Тень сутулого стула тлею въелась в обои,
Ветхие занавески держатся на паутине.
В этом старинном доме счастливы были двое,
Но и они увязли в клей кой житейской рутине.

Канули камнем в омут годы торжеств и смеха,
В Лету стекли по капле со стрелок настенных часов,
Теперь на стене кирпичной вместо часов прореха,
Дыра посреди пространства и в будущее засов.

А было все так прекрасно, что дом, погружаясь в сон,
К таинствам приобщался, как старый слепой масон.
Дыханьем дышал он страсти и стонов спивал он мед.
Дом знал, что в постели двое свой продлевают род.

А улица бушевала - стучали сердца машин,
Сдирая о наст асфальта разбухшую кожу шин,
Глядели глаза их, фары сквозь ночи густую тьму,
И тени в окно входили, гардинную смяв бахрому.

И вскоре случилось чудо - младенца в тот дом внесли,
Светились от счастья окна и розы в саду цвели,
И дом распахнул свою душу, беды прогнал взашей,
И было все идеально, лишь кот не ловил мышей...

Шли годы, любимец дома - третий его жилец,
С гиканьем и вприпрыжку носился, как вихрь, по дому,
Мама его стыдила, грозился ремнем отец,
И третий затихал, до следующего погрома...

А когда повзрослевший третий выбрал иной приют,
Дом, захлебнувшись злобой, утратил покой и уют,
Он дверью стучал в обиде, плача, полами скрипел,
И больше не видел смысла, во тьме повседневных дел.

А годы тащились мимо, их двое устали считать,
Любовь свою, как рубаху, пытаясь добром латать,
Но тщетно... Года понуро все шли за окном и шли.
Любовь же по швам трещала... и двое беду нашли.

Дом знал, что от горя люди горькую горько пьют,
С тоской о годах минувших, слезы рекою льют,
Но прозябал безучастно, бездумно на все смотрел,
Когда улетали души из грязных и старых тел.

А после, по комнатам дома две скитались души,
И, насквозь стены минуя, скулили они в тиши,
Они искали друг друга и то, что сулит покой,
И трогали занавески ветром , дыханьем, рукой...

Лишь рухнув под гнетом тяжелым новых и злых времен,
Дом понял смятенье скорбных, желавших покоя духов:
Что жизнь, пусть длиннее века, короче она, чем сон,
Чем счастье двоих, чем тень тополинного в мае пуха.