*  *  *
Я соберу себя утром
из осколков вчерашнего дня.
Подковою боль согнута,
покой, словно сливки, снят
с моего календарного времени;
тревогой изрезан сон –
в нём только злобные гремлины
да серый туман лесной.
…Успеть набросать ресницы
на бледный бутон лица,
с колодезным звоном слиться,
обжигая кожу кольца.
Задраить себя на все пуговицы:
от щиколоток – до бровей,
от запястий знакомой улицы –
до её последних дверей.
И уже не считать минуты
от конца до начала дня:
боль подковой внутри согнута,
на полоски кроит меня
для замены кровавой марли
в переулках зашитых вен,
белизною печаль измарали
неподвижные губы стен.
…Несмотря на приступы лени,
в непогоду делаю шаг –
от падений горят колени,
от ушибов шумит в ушах.
И уже не пойму, где новая,
а где старая рана дня:
боль согнулась в груди подковой –
всё желанного ищет огня,
чтоб зарыться в тепло ладоней
сокровенной минуты молчания,
удивиться нежданной роли
с ограждающими плечами.
…Но наивно спешат столетия,
подставляя висок к часам.
И на круге втором или третьем
голос сбросится в небеса.
Я шагну в немоту по привычке,
собирая осколки утра,
чтоб при свете негромкой спички
боль ночей бинтовать кому-то.