(эсхото-цикл стихотворений)
*
ЧЁРНЫЙ ЧЕЛОВЕК В КОМНАТЕ ЭЙМСА
На острове Чёрных Людей ищем мы излеченье,
Реликты шагают здесь сонмами, потчуя зренье,
Грядёт потепление похолоданья, и драм нет,
И в городе, дышащем птицами, ветрены камни,
И город – горючий вертеп – Сад камней – многомерен,
И в нём есть просторная Комната Эймса, и, вверясь,
Мы, сами уже не свои, но, увы, средь своих лишь,
Стоим по углам, вызревая гранатами в тигле,
И плещется жемчуг в морях, но за окнами дома,
И бубны старинные метят в артерии грома…
… безумная истина в тонких фужерах – снотворным,
Слеза, расщеплённая ветром – трубою подзорной,
Уже перевёрнутой, чтобы не видеть, что все мы –
В сей комнате Эймса – невидимы, слепы и немы,
Попарно – одни Терминаторы и Маргариты,
И если здесь пегая ночь, то где мы в ней сокрыты,
И шаркают ставни, и город всех птиц выдыхает,
И помним, что Китеж горит, Аркаим – полыхает,
И если здесь ночь, то где яд в её кронах запрятан,
И вот мы уже понимаем почти, что – не рядом,
Что нет островов, нам родных, городов, нам покорных,
Что в Комнате Эймса нет белых людей и нет Чёрных –
Насквозь – человеков, что в ней вообще никого нет,
И остров свивается в дудочку, в городе тонет,
И вот мы уже до конца понимаем, что нет нас,
Что Комната Эймса – без комнаты, гулкой и бледной,
И город других птиц вдыхает, и дышит свободно,
Меняя века, как перчатки, Вселенной холодной.
*
СТАНДАРТИЗАЦИЯ ПОД БАРРЕТТА
Насилье над временем, вещая ересь
Дождей, снегопадов и прочих осадков
Всех нас, предварительно души измерив,
Убьют в перестрелке бедламов, порядков
И тут же запишут в свои же потери.
Коррозия вечности, сонный Акрополь
В кустах огневых мирового пожара,
Всех нас обратив в Сидов Барреттов копоть,
Поставит нас в угол Вселенной поджарой,
Откуда ведут лишь звериные тропы.
Музей отрешенья посадит нас в юлы,
Закружит по самым вертлявым маршрутам,
Вокруг нас вращая весь мир наш сутулый,
Который всё больше от этого зуда
Крошится и корчится щебнем под мулом.
И мы положенье в пространстве изменим,
Блуждая в аулах молекул простейших,
Последних бактерий стеклянные тени,
Для мёртвых инкубов столетние гейши,
Альфонсы для мхов, вурдалаки видений.
И мы свою фазу изменим на минус,
И всё будет так, как задумано Страхом,
Но мы, не желая молчать, воедино
Творение Страха бросали на плаху,
И путь наш от плахи лежал к гильотине.
*
НА ВОСТОК ОТ ПОЛЯРНОГО КРУГА
Так, лжемессией себя возомнив,
март уступает места под домокловым небом
нам, и в чащобах косматые рыжие зебры
пятятся в стойла высокой тени.
Но на места лжемессий мы уже не претендуем.
Мой парашют уже вспорхнул сам
к молоху неба, и меня никуда не сдует
без него и без его пульса.
Вопросительный знак изогнулся гюрзой
в полумраке прокуренного коридора.
Кувырок полярного круга, глоток берёзового сока,
о прошлом напоминает который.
*
РЕГГЕЙ С МУЗОЙ
Мы всё ещё заказываем музыку, но мир уже
Натянут тетивою меж карнизом солнечного ветра
И колосящимся, бликующим бездонно-чёрным спектром
Всех нег слепых, всех липнущих к манжетам миражей.
Мы всё ещё танцуем с музой реггей лунности, но все
Пластинки в наших пальцах крошатся чумной брезгливой лавой,
А дымные рассветы в космос испаряются лукаво,
И мёртвый дизель тянется в Париж по вечной сетке зебр.
Дирижируя дельфинам, ветер пьян, на всё готов,
И, кнопку сброса взглядом нажимая, сам себя удушит,
И бирюзовый конюх, нежный страж погостов, смотрит в лужи,
С которых испаряются пентакли рек всех и следов.
Скучая по эпохам тем, по временам, когда людьми
И не были, об эволюции не знали, потому что
Её ещё не родилось, ведь ей теченья наши чужды,
Когда не знали, что стремятся смертных три греха к восьми,
Теперь мы, люди, сушим, как билеты в топь, свои глаза,
И на ветру мы обрушаемся в стальные колыбели,
Как будто все эпохи, эры, времена мы сквозь глядели,
Как будто мы глядели только в бездну, в то, что вечно «за».
*
ИЗУМРУДЫ НА СЕРЕБРЕ
Надо мной – летаргический зонт, на уме желтокожая лесть
Оголтелому прошлому, - Сгиньте, мол, Прошлое, сжальтесь! -
То, что я потерял в этих клейких степях – никому не обресть.
То, что ты получило – лежит мёртвой птицей на грязном асфальте.
Пересменка широт и прообразы стран, Гринвич палеолита –
Это омуты слёз, утопающие в ложке дёгтя герои,
Замолкает глашатай наш ливень, наш прянично-будничный идол,
Мы оденем его в сердолики сегодня и ситцем накроем…
Все зонты-погремушки – налево, разводы похмелья – направо,
И в светящихся коконах грёз вызревают людей поколенья,
В одночасие – все поколенья, но коконы – суть – автоклавы,
И вплетаются в рубленый ливень чернильные капли затменья.
Ты вколи себе морфий, Земля, это будет достойным спасеньем,
Знатный сон обуяет твои ледоколы и шахтные бронхи,
Пускай роль роковую сыграет твоё с небом тренье, -
Так и быть, в этот раз мы – в коронах серебряных – встанем в сторонке.
Нам не дали спасти этот ультрамариновый лес многоногий,
Альпинист, а не лес, очень жаль: эта бездна была не отвесной.
Знай, Земля, лучше встать на пути, околеть и замёрзнуть в дороге,
Чем на финише вспыхнуть огнём и сгореть, и навеки исчезнуть.
Надо мной – летаргический зонд, и Луна – не соперник ему,
Власть его принимаю и мудрость его признаю,
Но пока есть дыхание прошлого в памяти вешнем дому,
Ни широт, ни долгот моей юности я никому ни сдаю.
*
ПАМЯТЬ
И Память, словно робкий шар дыхания, живой и юркий –
Магнитный монгольфьер или живое битое стекло –
В небесных жабрах теплится ещё, но – плачут Демиурги
О том, что Память мира обратилась в мировое зло.
Я знаю: в это время, здесь, когда все женщины, моими
Когда-то бывшие, волшебников – родив – не от меня,
Моё, в просторах Памяти, как лютик, облетает имя,
И словно пустоцвет остекленевший – не даёт семян.
Когда меня оставят все – вдвоём с тетраэдром стакана,
И горизонт приблизится до расстояния руки,
Я выйду из тумана, вспомню всех, кто множил мои раны,
Всех женщин тех, кто прежде были мне близки и далеки,
И в этот миг весь неподъёмный груз бесчисленных любовей –
Ко всем ушедшим в сон – обрушится на голову, как тень,
Как тень затмения звезды на тень затменья дикой крови,
Как звездопад на солнечных часов молитвенную лень,
И робкий шар взлетит, как выстрел, потеряется из виду,
Все ленты Мёбиуса, бантики Эшера – хворь свою
Признают, расплетутся в дождь – от Арктики до Антарктиды
(И каплю каждую я – фигаро – словлю, как миг в раю),
И колокол небес рассыплется термитным прахом зданий,
И лопнувшему небу срочно будет нужен трубочист,
Голосовые связки грома надорвутся, сиплым ливень станет,
И вдруг: лавиною на землю хлынет тугоплавкий свист,
И громок будет он везде: в Сибири, в Альпах, в Алабаме,
Оплавится живой прохладной лавой – мёртвая вода,
И все забудут всех, и всё забудет всё, и – вымрет Память,
И те, что стали вместе – не поймут друг друга никогда.
*
ГЛИНОЗЁМЫ СУДЕБ
Где ипостаси в шкурах жёлтокрасных
Окуклились в льняной белёсый шар,
Разводы тьмы иконостасной
И рыбьей стали, словно шарф,
И этот шарф – кому-то что удавка,
Корона, а иные видят нимб,
И наваждений их безглаза давка,
Но наваждения роднее им
Их всех самих, разложенных на соты,
На капли или собранных в одно,
И – гаснет зеркало, в котором ноты
Всех спектров ставят вещее кино.
Есть уравнения, как преступленья,
Где все миры в один упрощены –
У нас они отвека, к сожаленью,
Без отклика от всех их, решены.
Есть чернозёмы, где роятся клады,
Родившись в эмбрионах темноты –
Меж бубнами бубонные торнадо
Заговорённой плоскости воды.
Есть тысячи зеркал, где остров этот
Отображён уже, как вещий сон,
И тысячи мерцающих сюжетов,
Перебегающих из сонма в сонм.
*
ТРЕТИЙ АВАДДОН
О, параллельный званный мир!
О, измерение иное! –
Ты встал сегодня меж людьми
Великой оспенной стеною.
Ты сто Судеб нам предлагал,
И нам хотелось всем Им внемлить,
Но роковой ошибкой стал
Катапультаж Христа на землю.
Родись я в те ещё года,
Я б ни за что ни сделал, знаю,
На месте б этого Христа
Ни шагу в Иерушалаим!
О, пуповина паука,
Таящий логово проказы
Город! – ты стоишь пока,
Своим бессмертием наказан,
Но, знаю, ломятся к тебе
Отродьем саранчи паучьим,
Все те, кто богом стать успел,
И над тобой гнездятся тучи.
Они все ринутся сюда,
Сюда, на место преступленья
Кровавой правды изо рта,
Зубовной истины презренья.
И если Римом быть Москве,
Тебе – быть третьим Аваддоном,
И гаснет мир, и меркнет свет
Благодаря тебе, бездонный!
*
КОСМОСА НЕТ (подколодные птицы)
Нет, не взлетим над кургузой планетой
И не спасёмся от плазменной гари.
Семь миллиардов Гагариных, – это
Фарс (долетался в легендах Гагарин)…
Пеплом на Землю потом не осядем,
Долго кружа и считая, что птицы,
Просто с разгону в бетонные глади
Плоских небес мы готовы разбиться.
Я Вам скажу: это – выдумки всуе,
Все эти Марсы, Антаресы, Веги…
Знаете ль, космоса – не существует!
Есть только женщины, пиво и реггей.
*
ТОЧКАМИ…
… Невозвращения жизнь прожигая,
Станет червивым последнее эхо
Нашего ломкого тонкого рая,
Нашего звонкого ясного смеха.
Пеной морскою обуглится ветер,
Станешь драконом, удавкой, водою.
Пальцами к старости тянутся дети.
Мы не под этой звездой, не под тою…
Всех листопадов пласты все – родными
Станут, когда мы слежимся с маршрутом…
Знаешь, мне кажется, мир этот – вымер,
Просто с забвеньем он жизнь перепутал.
К эхо обмякшему полые кличи,
От суеты неподвижной приветы,
Тысячи несотворимых обличий…
Мы не на той стороне, ни на этой…
Знаешь, по-моему, было ошибкой
Думать, что мы родились для чего-то.
Под листопадом, как клоуны, хлипко,
Дышат кулисы – бетонные соты.
Мягкие сонмы безликих созданий
В дымную реку листвы, что седою
Стала, бросаются в качестве дани…
Ты всё не с теми, а я всё не с тою…
Мир сей был создан не кистью, а плетью
Той, кто стоит на таможнях циклонов.
Этот мир мёртв уже тысячелетья,
Просто он глух к поминальному звону.
Мир сей был сброшен, как сиплая кожа,
Тем листопадом, в котором всем спится.
Этот мир необитаем, заброшен,
Просто не знает, что можно забыться…
*
БАБАЙКОНУР (все синоптики)
Над космодромом смолкшим – небо всех цветов инертных,
И цвета персика – его дорога и Самсара,
Из тамарисковых – окрест его – венок посмертный,
И лес живой, зелёный – в бровь металлам старым.
И слышно, как всю даль насквозь простреливают травы
Своим шипеньем, как в ночи грохочет новый лист,
И зарастает юным лесом Высь, и лесу в Выси плавать.
Об этом скажут все оракулы Земли.
Тюльпанной осени озноб в долине сухостоя,
Который чуть гремит и дышит судорожно, душно, –
Вот – всё, что выстояло перед небьей пустотою,
Вот – всё, чего добился мир, богам не нужный.
И небо над забытым безымянным космодромом
Многоэтажным лесом зарубцуется, вдали
От утонувших в пустоте ковчегов, тьмой ведомых.
Об этом знают все синоптики Земли.
*
КРУГИ ПО ВОДЕ
Ноев ковчег утонул и не спасся никто.
У берегов лукоморья нашли его остов.
Море сбивает нас с ног, через нас течёт ток
И под ногами пульсирует карточный остров.
Курят русалки сигары и, в общем, легко
С ними найти Ариаднову нить разговора.
Море течёт под лопатками их голяком
И разгоняет им кровь чешуя кругозоров.
Кто вы, круги по воде, существа плоскостей?
И, закулисье зеркальное, зябкое, кто ты?
Платой за дружбу с тобой будет гибель в воде
Этой холодной и точно разбитой на соты.
В слух обрушается гимн бесконечной страны,
Он – о «Прекрасном Далёке», что стало жестоким.
Я удивляюсь тому, как обманчивы сны,
Как вероломны все тропы, хрупки все дороги,
Я удивляюсь тому, как все ноты, слова
Гимнов моих исказились от рук расстоянья,
Как синоптически верно слетает листва
С жизни озоновых дыр на алтарь мирозданья,
Помню, как люди в аду поправляют богов,
Беженцы мира, волхвов причисляют к калекам,
Вижу, как в мире моём не вдохнуть – без оков,
И теплокровная улица жмурится снегом.
Ноев ковчег утонул. Всё, что после – мираж.
Море сбивает нам по своему разуменью
Температуру и пульс, и, вошедшее в раж,
Топит не только ковчег, но мираж и прозренье.
*
ВТОРОЕ КРЕЩЕНИЕ
М.Д. посвящается
В рукопожатии слов, переплавив в кинжалы – стаканы,
Дымный Арго покидает поверхность Эвксинского Понта...
Слышать шуршанье мышей по ту сторону злого вулкана,
Под звездопадом гулять с серебристым просоленным зонтом,
Путником – преодолеть горизонт, словно вертел скакалки,
Птицами – преодолеть тяготенье того горизонта,
После – прощенья просить: у себя, у безродной русалки,
Изгнанной из водопада течением анаэробных
Духов, учиться прощенью у слабой безбожной фиалки,
Страху – у йогов, смиренью – у воинов Спарты беззлобных,
Высшим инстинктам – у сонной форели, а счастью – у страха:
Будешь ли ты? Половодьям всемирным, ещё допотопным,
До сих пор нужен какой-нибудь, пусть хоть заморский, но знахарь,
Но узнавать меня сердцебиеньями, мечась в маршрутках,
Рядом со мной в чашке чая размешивать сладостный сахар –
Будешь не ты. Будешь ты – Проституткой.
*
КРУГИ ПО ВОДЕ ВОКРУГ СВЕТА
Вокруг – планеты лопаются, словно альвеолы…
О, по примеру их живёт и наша, по примеру
Их, словно мыльным пузырём, всему враждебным, полым –
Я окружаю нас незримым глазу монгольфьером,
Я опоясываю нас замедленным пространством,
Я создаю вокруг себя замедленное время,
Чтоб защитить себя от омертвелого шаманства,
Чтоб всех спасти, скорее – быть спасённым всеми теми,
Кто жил, как раб, сгорел, как бог (взорвав с собой всё в мире),
И дождь висит над птицами, как в гардеробе буден,
И ты мне говоришь остаться здесь, что шар наш – Вырий,
Но я – пузырь взрезаю и мы снова – просто люди.
И у тебя нет пулемёта, и твоя обида
Мне не страшна. Соскабливая с времени нагары,
Спешу смотреть, как вокруг нас всплывают Атлантиды,
Я окружаю нас большим хрустальным самоваром,
Я окольцовываю нас ускоренным пространством,
Я создаю вокруг себя ускоренное время,
И наблюдаю, как Земли надломлено убранство,
Как до размера человека – человечье племя
Сжимается, и я смотрю из окон батискафа,
Как мимо нас проносятся циклоны и циклопы,
И время то уходит влево, то – гарцует справа,
И – исчезает мир, и вот уже мы – как из гроба –
Глядим, как дождь тоскующий над твердью оголённой
Ковчег меланхолично топит, как дне лежит он,
Пять тысяч лет лежит могилой братской, в жизнь влюблённой,
И по воде пять тысяч лет круги – над ним, забытым.
И ветер вместо света, снегопады вместо радуг,
И через миг я ничего вокруг уже не вижу,
И тьма в иллюминаторе, как будто так и надо,
Как будто умер – мир. А может – я, с тобою иже…
Но, вероятно – вместе. Мир и я. Черно повсюду.
Раз так, я не смогу уже вернуться в своё лето,
Да и не хочется. Я разбиваю, как посуду,
Мой самовар, мой монгольфьер, в который мы одеты.
*
РАСЩЕПЛЕНЫ (чёрное солнце)
Увы, этот мир уже полностью чёрной
Дырою засосан, вокруг её – пусто,
В котле её тесно галактикам торным,
И в урне её перемешаны с дустом –
Друг другу впритык – ады, раи, ковчеги,
Все смертные, вечные – скажем так – топлесс,
И комната Эймса была только неким
Предтечей пространства, в котором утопли.
Нас Чёрное Солнце уже поглотило,
Мы – в нём, мы – раздроблены, мы – наважденья,
И наши осколки невидимой силой,
Как сетью повиты, как – негою тленья.
Мы струшены громом, мы брошены стоном –
На жертвенник алый Последнего Цеха.
Мы – атомы, мы – пустота и фотоны.
Какая синоптика!?. Мы уже – эхо.
*
РЕЦИДИВЫ (пепелац сирин)
Ну вот, гремучее гнездо Вселенной – лишь одна из
Чаш Тех весов, и Равновесие Всего, слепец,
Бросают на одну из них, и, несомненно, аист
Гнездится на другой. Ты знаешь по себе теперь,
Как ноют руки ангела в кленовом сарафане,
Взошедшего на плаху жертвой, в плачах топоров,
Взобравшегося палачом и за Топор Желаний
Держащегося, как за равновесие миров.
Он – чёрный человек… Ты тоже, днесь и постоянно –
Как белые стихи русалки, обращённой в тишь –
В сети широколиственного савана саванны,
В калейдоскоп играющего или в конфетти.
Привыкни к мысли, что ты мёртв. И может так случиться:
О прежних вешних странствиях тебе напомнят сны –
Как режет слух глухих – полёт давно погибшей птицы,
Как ломит голову того, кто не избыл войны, –
И сны, и память – рецидив. Поделены давно здесь
На бесконечность вся Сансара, Троица – на три,
Все Жанны Д'арк мертвы, во всех Христов забиты гвозди, –
И даже если сны приснятся, ты их не смотри.
Будь как Христос. Как Жанна Д'арк с душою алконостьей,
Со всей её Европою, и как нетопыри.
Как храм. Как звонари. Как птица Сирин – на погосте.
Как Ной. Как белоснежка и семь гномов. You are free.
*
МЕХАНИЧЕСКИЕ СОЗВЕЗДЬЯ
В полях – созвездья, словно старые скрипучие машины
Гигантских механических охотников, стрелков
Устало вздрагивают, слыша вой тайги звериный
За сотни миль, во тьме ночей, в великой темноте веков.
В гремучей тьме полей, где дождь прошёл и небо ясно,
Где ночью механические тигры луж мокроты пьют,
Сумеешь ли остаться корнем мандрагоры и водой атласной, –
Найдёшь среди окаменевших звёзд, опавших на землю, приют?
*
МИСТИЧЕСКИЕ НЕСОВПАДЕНЬЯ
а)
На мне распять Христа уместно, на лету
Мне предлагая стать крестом. У наших душ
Уже кипят, киша, мозоли перевоплощений,
Срываются на визг всех скоростей значенья,
Всех единиц, нолей и прочих постоянных,
И кто такой я говорить, что это странно…
На мне распнут Христа. Мы все устали так,
Что стужа нас сжигает, жар нам – холода,
И ничего не может быть таким, как наши души:
Наложенные друг на друга вулканические суши.
А где-то в Африке под кроной дряхлой Яви
Спит в колыбели снов стомиллиардный Авель…
Душа его – что стёртый с плоскости Земли вокзал.
На мне распнут Христа. Так вещий сон сказал.
Да будет так!
б)
Изношенность любви к нулю стремится,
Изношенность небес стремится к ста
Процентам. Парадигма радуг так проста,
Что все бутоны птичьих стай готовы разрядиться…
Я в каждом перевоплощении поэт и не иначе,
Но только в этой жизни дожил я до двадцати.
Лиловый саван Коктебеля в небо запусти,
И будет Змей. Воздушный. Тяготенью – сдача.
в)
Ни жизни без строчки. Шушуня – мой бог.
Других я не знаю. Мистических несовпадений
Владыка, абсентное небо, циклоп – но оптический гений –
Всё в мире сплело в то, что я – одинок.
И тянется, будто стремление к звёздам,
Моя вертикаль через пласт ватерлиний,
И путь мой лежит через наш дикий остров,
Ведь ты королева, она же – богиня.
_______
|
