Пролог

Лукерья зе-евает сладко... спросонья, перебирает в памяти «апартаменты» мамашины.
Сундук в углу, бабки Пелагеи имущество... Эх, сарафаны моль поела, — рассыпаются. Что еще? Судок с кашею на полу: столешницу спустили еще на масленой... Еще? Еще...
— О-о-ох, — зевает Лукерья...
Еще: книжка ученая «О проблемах пола».
Тьфу! Не такая уж и ученая, ежели Лушка ее и вдоль, и поперек, а в результате...
Все, хватит — и вопросов, и пола: Лушке на вопросы эти проклятые полдня теперь отвечать, страсти утробные изображая.
Прокашлялась, глаз не открывая...
— Ах, ах...
Ай, до чего же натурально выходит.
Вот! Спала Лукерьей, проснулась Лушкою, пора и Лу становиться — на французский манер.
Эх, Лушка, Лушенька, дитя буржуазного Парижа...
— Лу...
Как сплюнула.

Запах

Ивана Антоновича она по запаху узнает, Иван Антонович... канцелярией пахнут — бумажками, донесениями.
Ни «Лушка», ни «мерзавка этакая» — не прозвучали еще, а Лушка губы растягивает: Иван Антонович пожаловали...
Так ведь и отдает... бумажками... да и порохом... немного: с революционарием беседовали никак? А ежели к пороху еще и билеты банковские, то уж точно — экспроприатора Иван Антонович на путь истинный наставлять изволили. Со всею ласковою внимательностью, со всеми своими «ахами» да «охами».
— Ах, господин хороший... Ох...
Умеют они. Да-с.
Жаль, о службе молчат. Только в шею дышат — сугубо, отчетливо. Ничего, Лушка и носом... поведет только, — и все уже знает: кого, куда?!
А вот Лушкою Иван Антонович — никак. Вроде от нее, а пахнет... порохом да чернилами, да... потом еще. И то — не своим, не Лушкиным... тот же господин эсер пропотели, протоколы читая.
Одно слово — служба: ею — жить, ею — пахнуть.

Россия

Господин полковник речь намедни завели о заговоре... супротив России... и добавили, что, мол, не дремлет оно — начальство, — и пальцем еще — в потолок.
Ведь что получается? Господин полковник бомбиста изловили, а тот... на Россию покуситься? Отсюда из –ска и на Россию?
Такая бо-ольшая и такая... уязвимая: из –ска и «машинку адскую» в сердце ее швырнуть норовят!
Но полковник-то, полковник — и револьвертом, и шпиками, и бумажками... и собою, наверное, — закроют! Россию! Ох...

Чувство

Лушка и на сторожа фыркнет — при случае. Тот ее — барышнею, а она...
Да не со зла! Просто чувства у Лушки... на всех не хватает, вот и бережет она его... из экономии.
Вот улыбнется Лушка на барышню в ответ... а на клиента, может, малости этой и не хватит, малости, что с улыбкой ушла?!
Потому и фыркает Лушка да к себе прислушивается: не растратилась? Нет, на месте, колотится... да не чувство — сердце. Но ведь чувствует Лушка, что основательно колотится оно, сердце ее, т. е. полное, т. е. в самый раз на Антошу хватит...
— Антоша?
Ай, вроде полегче стало... Тоже мне, Антоша! Антошею он часов с пяти пополудни, а пока — господин полковник... сатрап... и...
Тяжелеет сердце, тяжелеет...
И — сволочь.
Все, полное... Можно и далее — фыркать.
— Тоже мне, барышня... Ишь, выдумали.
Во-от, во-от...
— Ишь...

Письмо

Может, мамане написать... дописать т. е.?
Перечитала Лушка написанное: ох, и складно у Лушки выходит...
Лушка мамане все-все расписывает: и подружку свою... с факультета исторического, и конфекты...
Нет, нельзя про конфекты: ну, откуда у курсисточки — конфекты? Да и подружка какая-то вышла... монахиня. Может, с Лизки списать? Лизка и по-французски мерекает. Все у нее — бонжуры да абажуры. Умная! Она и клиентов выбирает — соответственно. А чтобы прочие — ни-ни.
Прочитает маманя про абажуры, порадуется: устроил Господь дитятку!
Можно и Ольгу Викторовну вписать, очень она обходительная. Правда, на полковника глаз положила... Вот сука! Ничего, полковник-то к Лушке сердцем своим казенным прирос. И еще кое-чем. Впрочем, не мамане же об этот писать!?

Пожалуйста

А студентик у Лизки — ми-илый. Все — простите да пожалуйста.
Хихикает Лушка: она бы такому и за так... за пожалуйста т. е.
— Пожалуйста... — и подол на уши.
И ведь краснеет еще! «Пожалуйста» — и краснеет.
Глу-упый, ми-илый...
Не за пожалуйста, так за щеки его пунцовые, но — пожалуйста, и — подол...

Капитал

Лизка, дура, все о Марксе толкует. «Капитал», «Капитал»...
А капитал-то у Лизки — охнуть, особенно — по филейной части. Такой капитал размести только, — и потекут... проценты.
Ох, Мордка, ох, не зря он в заведение зачастил... никак пристроила Лизка округлости свои — капитальные?
Пристроила... ей-богу, пристроила! И о Марксе все реже... и Торою интересуется. Дрогнет «капиталами» и, ну, про обрезание рассуждать.

Скотина

— Скотина...
Ох, не то...
— Скотина...
Во-от! Еще бы «Интернационал» заучить. Полковника удар хватит — любовный. Он, значит, с допроса только, душа его, значит, чистого требует, све-етлого, а Лушка ему — «Интернационал»... да еще и скотиною перемежая.
— Скотина...
Может, пощечину зарядить? Перебор. Застрелит еще...
Надо бы и скотину помягче проговаривать, с нежностью, что ли.
— Ско-отина...
А ничего, получается! А уж с «Интернационалом»... си-ила.

Эпилог

— Господин полковник...
Смеется, что ли? Пьяный, что ли?
— Нет, ты подумай... бомбист-то, мать его, — сифилитик... — Замялся господин полковник, слова подбирая. — И ведь куда, сволочь, нацелился? А? Мол, заведением-то и... — И шепотом, оскальзываясь, — Сами господин –ский пользуются... — осекся, — Нет, вот ведь метил куда... гадина. Ведь почище бомбы рвануло б. Си-фи-лис!
— Ну, и пожалуйста, вот и пожалуйста...
Улыбается полковник.
— На повышение иду, Лушенька! В генералы! Такое дело раскрыть... Ох... — перекрестился истово, — Спаси Господь... — Не выдержал, расхохотался. — Ну, Лушка, каково? Последний раз полковника ублажаешь... Каково! В господина –ского метили! А?
Как последний? Вот ироды! отняли у нее привязанность ее...
— Ох, сволочи...
Вскрикнула Лушка — и бух... в обморок.
Полковник просиял аж: ведь проститутка же, а... гражданка! За Царя, за Отечество, за господина –ского... радеет.
Ничего, очухается... Лушка, Лушенька, гражданка, патриотка. Ничего, ведь с генералом теперь ласку делить, тепло-с. Да-с.