Дети подсели на булочки с тмином, под пледом прячутся дивные страны, с грехами отцов не уживается, и не хотела я быть поэтом, кто меня спрашивал, били в конце концов по пальцам линейкою, чтобы играть ровнее, и на стене палаты под номером двадцать шесть словно Мадонна с ключом золотым на шее или с вязанкою бубликов, всё, что возможно, съесть, не предлагаю, приделай мне новые ножки, я буду ходить по станциям и предлагать себя – двести страниц, не бывшая в употреблении, царапины на обложке, все идут в Калькутту, попробуйте, не грубя, не разбивая шары золотые на первозданной ели, не слушая Брамса на пристани, двадцать восемь шагов (да, били линейкой по пальцам и где-то мели метели, и мы не взрослели, скудный храня улов). За сорок голов прирученных всё-таки я в ответе, рыжая девушка в платье палевом из Арденн, будем любить шампанское, будем совсем не дети, после придут медведи и уведут нас в плен.

***
Так вот и вцепишься в эту зиму и будешь лежать комком под одеялом крашеным, беличий мех в застенке, приделай мне новые ножки, ведь ты мне уже знаком, и бегай за молоком, и жарь хмурым утром гренки, просто живи – в подреберье не жар и не холод, так, что-то знакомое с детства, перегреется и забуду, выходи на улицу ночью, вынимай из подкладки пятак, как тебя звали тогда, воскрешенье, как только чуду будет позволено выйти из закромов, лежать на площади под стеклом и гранитом, в несмышленой кротости не возвращаться в дом, где кухарки правят империей и о супе скорбят разлитом.

***
Как ты здесь тонко дышишь, девочка Лара, как выносят из дома корзины, картины, картонки, как себя уберечь, что осталось после пожара – несколько статуй в Летнем, и те хороши, да ломки. Как ты неровно дышишь к мировой трагедии смысла, как выносят из дома копию Ботичелли, больше не зная, где право и лево, где горько и кисло, эта весна лежит в сугробе, люблю метели. Как они ходят здесь, никого не видя, не слыша, стать бы еще незаметнее врозь со своим недугом, помнишь, тогда на елке было так славно, Миша, нет, что-то путаю, на чаевые слугам нам не хватало, пришлось уйти по-английски, счастья надев калоши – такая легкость в движениях, такая свобода жеста, что мы совсем обезумели, тяжесть подобной ноши не осознали, единство трех лиц и места. Как ты здесь тонко дышишь, девочка Лара, научена горьким опытом книг о вечном и добром, как здесь проходят лошади с оттиском слов и дара, снег сродни проявителю, птицы подобны кобрам. Тебе присвоили номер, на полке мальчиш-плохиш, герои литейного цеха, труды и дни пионерской дружины, как ты здесь тонко дышишь  и никогда не спишь – только молчишь, избывая чужие вины. Из этой патетики вырастет дерево, вырастет город-сад, люблю ангелят – они улетят весною, я каждый день принимаю по капле яд – других окрылят и ток пробежит по рою. Как они ходят здесь и смотрят совсем не в пол, чтобы звуки шагов раздавались немного тише. Как же твой автор, выбрав тебя, подкладку не распорол, тысячу зол из дарованных кем-то свыше носишь в кармане, и счастье глядит на нас, и красный атлас на солнце горит, от шарфа тень накрывает город, какой-то Грасс, и на какой-то place играет Шопена арфа.