Под роскошной машиной погибнуть смешней,
чем под гребнем одной многорядной сосульки –
потому, когда март прекращает танцульки,
зажимая сугробы в гриппозной клешне,

я бегу на дорогу. Там тот ветрюган,
что стихает лишь в праздник под голос Серёни,
треплет знак перехода на зечьем районе
и с изнанки мехов раздувает орган.

Там маршрутки заносит боками в крупу,
но кураж меня тянет поглубже в апокриф
городского экстрима. Пусть латку отпорют
от меня и вольют кубик мака в стопу.

Болевого рефлекса не станет как сна;
заберёшься в фургон – не поймёшь, кто газует
и какая холера тебя образумит
прежде миссии, что непомерно важна.

Может, высшего мира открытый прострел
ненароком сказался на рейверской страсти?
Я же в курсе, что дети находятся в рапсе,
как бы мартовский кот свою кошку ни грел.

Также знаю, что презик пошёл от козы,
хоть мне знание это очков не добавит –
погрызёт за пиджак и отпустит. Судьба ведь
не вернёт в этот мир ломовые возы.

Я и так уже – тень. В эту ночь ближе к двум
прорисованный свод зазвездит многополо –
и на велосипеде борзом по танцполу
Чумаков залихватски прокатит Варум.

Остальное приложится... Где б ни нашли
мой несчастный скелетик в томатной подливе,
дерезы канонической будет бодливей
узник города, выбросивший костыли!