Опять в родном кармане – ни доллара, ни цента,
И в люксах Люксембурга введен запрет на визы.
Гостиничная койка в занюханном райцентре…
Слезами сериалов мигает телевизор.
А кто-то уплывает к метелям в Антарктиду.
А кто-то улетает в Майями хавать киви.
Отчаянной и пошлой попыткой суицида
В истерику впадает оседлый шизик-Киев.

В степях цветут вповалку полынь и медуница,
И магма по корням их бежит кардиограммой;
И мачехой встречает нас матушка-столица,
Которая недавно была роднее мамы.
Не обрести разрядки здесь ни уму, ни телу.
Не разменять на сдачу. Не добрести до дома.
И, да простит мне Бог, но мне все осточертело:
Все!
Даже эти крыши священного Подола.
Щенка бродячей боли передавило «Мерсом».
Быть с близким человеком – недостижимый мизер.
Как хочется прорваться сквозь красочную мерзость –
В гостиницу. В райцентр.
Под чертов телевизор…
__

В райцентре поранился дождь черепичным осколком.
В разжиженном небе оплавилась льдистая ртуть.
По кольцам Сатурновым в космосе бегают волки.
Их внуки волчата, как телку, сосут Млечный Путь
И, вдоволь напившись, уходят окольной дорогой:
Кто в стадо, кто в стаю, а кто – неизвестно куда, –
И самый строптивый волчонок за пазухой Бога
Скулит по-щенячьи, пуская в рассвет провода.
На сердце – отвратная, адски привычная горечь.
Меняются лица у масок и маски у лиц…
Тем временем очередная маститая сволочь
Вставляет гвоздики в созвездия мертвых петлиц.
Поэзия, втиснувшись в щель между пабом и гробом,
Удушливо, сдавленно воет на готику гор.
Старуха-волчица в соленых зубах треплет глобус...
А выбора нет:
Нас пристрелят – и весь разговор.
__

Юрка, братишка, это – последний выбор
Между «Идите на фиг!» – и «Будь готов!»
Стадо коров покорно идет на выгон
К стае волков, рычащей из-за кустов.
Это все то, что Веды учли и Тора:
Строй у солдата, как у еврея Бог, –
Кровно единый, –
Маршировать которым
Надо в портянках лезвий на ранках ног.
Выпала мне эпоха бандитов в рясах –
Смачная и подробная, как плевок.
Стало дворянством бывшее хуторянство,
Стал «постмодерном» жлобский родной совок.
Мучит поэта жажда базарной славы.
После дождя – не пыльно и не свежо.
Скалится город древнего Станислава* –
В рожи столичных пабов «У папы Джо»**.
Глыбы сдавили, – и не прорезать выдох.
С каждым бананом ерничает минет.
Юрка, братишка, это конкретный выбор:
Или ты с ними, или…
Никого нет.
Даже меня.
А вместо крови – дорога:
С танками, с васильками на окружной…
В острых лопатках горбятся слезы Бога:
Это дожди.
Я – в небо.
Ты как, со мной?..
__

Слезами стекла дожди серебрятся матово…
Метро позвонки скребет на хребте земли.
У самого моря*** тихо сидит Ахматова,
Выглядывая летучие корабли,
А мне постмодерн достался, и flash за пазухой,
И новые, нераскрученные слова…
И больше уже нельзя никуда опаздывать,
И негде узнать, откуда течет трава.
Энергии нет на то, чтобы вены выдохнуть.
И тонет ковчег под тяжестью двух кают…
Я дергаю тюль, а там, вместо окон, – Windows
И сайты друзей, которые предают.
Тупая усталость коллективизма стадного
Наращивает, как ногти, богемный сплин,
Но я уже нахожусь на последней стадии,
Когда для прыжка не требуется трамплин.
Конечно, есть братья. Трое. Максимум, пятеро.
На вас вся надежда, Гоша, Тарас и Крыж!
На голой праукраинской вербе распятия
Цветут облака, – далекие, как Париж.
Мы сами себя на черной доске отметили
И съели в нехватке кальция все мелки…
___

А завтра…
Ну, что там завтра?
Может, бессмертие…
А может, – несколько холмиков у реки…
                                                   
Винница-Киев,
19-24 апреля 2010 г.