– В Израиле (слышишь, что пишет?) не как у нас: воздух в груди звенит.
Ага, говори уж — картавит. Так-то, Павлик, а мы тут с тобой в пролёте.
И чего ей, скажи, не хватало? Мацы? Вот же шала… Ну-ну, сынок, извини —
нехорошая тётя.

Но ты не думай, дружище, с таким папкой, как у тебя, — фиг пропадёшь.
Можно это, как в том году, пойти в ночную, только с Тамарой поладить,
или охранником в супермаркет. Зырь, в окошке чух-чух паровоз!.. Скажи, балдёжь?
Ползёт, прям как этот… утюг по глади.

А мамка твоя… ата-та, не надо!.. она ведь тоже, наверно, того…
Ну, как все бабы, — женщина, ей бы богатого, с бэхой и всё такое.
А откуда мне бэху вынуть? Вот и лежишь на диване весь день, бревном бревно,
в своём Джанкое…

Толстый — видал философа — всегда говорит: «Тёлки есть тёлки, плюнь!
Вези пацана к родакам, в 26 подцепить другую — как два пальца, просто.
Тёлок вокруг — как воздуха, только дыши!..» Ну ты и… гамаюн,
Толстый!

Не, Павлуша, твой папка верный — во как всегда говорила — читай по лицу.
Она ведь меня любила, жалела, даже когда я того… ну, и в прошлом году… Оба раза.
Вот приеду назло на свадьбу, устрою ему, подлецу,
сектор Газа!

Видно, батя (земля ему) прав был: во всём виноваты жиды.
Только чего ж так душно? Чего так криво жизнь-то прожита?
А, Павлуша? Что ж ты молчишь, сынок, что же ты́?
Что́ же ты…