чертил обережный круг, проводил обряд,
говорил: "Приди же скорее, Всевышний Род!"
Паша Броский
Правителем мира мне видится Пашка:
стоит себе в парке винтажная пушка,
и памятник Ярошу – серая пешка –
надтреснутым боком к малиннику льнёт.
Детишки гоняют в канадские салки
в кирпичном дворе баклажанной засолки;
кто прошлое вспомнит, тот в шушенской ссылке
окончит бессмысленный свой перелёт.
Живут по цветочным и солнечным данным
английские мисс, итальянские донны,
десертом в обед наслаждаются дынным –
чего ещё надо? Каких шептунов?
И хочется петь – до чесотки в пашине,
до новой страды тополиных пушений,
чтоб вышел из чащи довольный Пашуня,
волнуясь лишь кромкой спортивных штанов.
Политики кончились. Есть меломаны,
есть фермеры по лебедям и лимонам,
а пешка сверкает колхозным люминем,
от зелени буйной сама не своя.
«Сегодня концерт перуанской джаз-группы!» –
афиша гласит сквозь ламбады и рэпы,
и словно от дозы сушёного драпа,
летишь над землёй, майданутых клюя.
Не помнит никто, как отходами семок
плевались мажоры с гаремами самок.
Трубе подпевает сама Има Сумак,
воскреснуть решив не от фальши псалмов.
Послав к мастодонтам Верховную Раду,
земляне готовы к служению Роду.
Волшебный туман устилает запруду –
и бывшим калекам летится само… |
