Записка выпала из сумки у бабули,
мелькнув словами «припускаем» и «чеснок».
Вот – после этого какой просить мне бури?
Куда грести? В какой зюгановский совок?

Уже под землю проникает пошлый шёпот
на ту же тему (что сквозь вакуум слышна).
До гробовой доски ещё немало шлёпать,
сверкая дырками в рейтузах, как шпана.

В глухие плинтусы вмонтировано эхо:
«А я малому… колбасу… на бутерброд…»
«А мій ще досі українською не шпреха…»
Идёшь – и космос неосвоенный ревёт.

Портрет скучищи с городской мещанки списан.
Мечта давно передвигается ползком.
Кем будешь, тётя, мне? Неужто Айзеншписом?
Что ж, подавай своё ходатайство в местком.

Когда встречают женсоветы Шатунова,
никто не спрашивает, сколько съел он пицц.
Морочить голову рассыпчатостью плова –
грех непростительный для высохших девиц.

Ведь скоро дерево лежачее обгонит
меня, спешащего на поезд в Амстердам,
и шебуршание крысёнка в граммофоне
культурно выдаст мой прикрытый тюлем срам.

Произвели меня уж точно не для ловли
раскрытым ртом и горней пазухой ушей,
как долго вишню тётки вилками кололи:
и так все крылья в недоеденной лапше.

Вернусь, возможно, я на птице из дюраля,
замедлю скорость у горы немытых блюд,
но эти охальщицы, редьку натирая,
весь фюзеляж любовью стылой заплюют.