Хулиганский рассвет перешёл в пасторальные сумерки.
Дня как будто и не было: так… то ли сон, то ли вспых.
Появлюсь, где сто лет не бывал – рассуждают разумники:
пригласим-ка его ещё на семинар для тупых –
дома ж нечего делать; то мы тут такие бойцы
постирушечно-презервативных фронтов после трёпа…
Деликатничал с ними я в силу холопства; тут оп-па! –
сверху смёрзлась шарлотка, а снизу разжались щипцы.

Отъелозил машинкой по коврику; косинус тангенса,
вопреки предсказаниям бати, желудок отверг.
Золотая пора – крепостная моя бесприданница –
всё смеялась, что я не спортсмен и не банковский клерк.
Тоже, видимо, отгоготала вслед мишке с клюкой,
провалилась в овраг неприметный, как в Ноеву грыжу –
в ту минуту ещё не подумалось, что не увижу
целевого куска своей жизни без грязных кульков.

А теперь меня вытащить в город на мероприятие
откровенно труднее, чем свергнуть конфетную власть.
Украина пошла проклинать куропаток в Бурятии –
вся гремучая ванна микробов за ней понеслась.
До моей охладевшей души стало разве что псу,
адекватному в силу каких-то подробностей нюха.
Он все флаги погрыз, а надежд моих детских разруха
мокрым носом с прогулки учуялась через росу.

Если он волей решки найдёт грыжевую промоину
с консервированными «Феррари» и солнцем сквозь нерв, –
никакому козлу, петуху и АТОшному воину
я не дам говорить: я их просто взорву, побледнев.
Откопаю черничное лето, войду в его шум,
обниму необжитое счастье в намывах акрила,
чтоб державная пресса мозги никому не дурила
и по телеку птичек давали, лошадок и пум.