Что есть огонь для Герострата? –
хлеб его славы.
Что есть огонь для Артемиды? –
её храм, вознесённый до небес.
Что есть огонь для Джордано? –
храм боли, воздвигнутый
в качестве платы за слова.
Что есть огонь для его палача? –
средство заработать на кусок хлеба.

Постигают Артемида и Джордано храм своей смерти –
она извне, а он изнутри,
а дым времени рассеивается,
и они его не замечают.
А Герострат и палач живут,
давятся своим хлебом –
один хлебом вечности,
другой – хлебом мгновения
и тоже времени не замечают.


Стыдно людям перед богами за то,
что жизнь и смерть в слова одеты,
но и богам перед людьми за это стыдно.
Вот люди и боги и отворачиваются друг от друга
и умирают поодиночке.
Пытаюсь написать об этом –
обрекаю взгляд читателя
бегать по словам всё быстрее,
но на оболочке слов давно пусто, огонь – под нею.

И когда оболочка лопается
и взгляд читателя, обожжённый, умирает,
дым слов тоже рассеивается,
потому что слова, как время, больше не нужны.
«У тебя никогда не будет читателя», - один говорит,
а сам свою огнеупорную жизнь
с краёв зажечь пытается и дым вдыхает быстро-быстро,
чтобы тот рассеяться не успел.
И жизнь оседает копотью.

Абсолютный холод есть,
а абсолютного огня нет,
и каждый огонь обречён быть сожжённым
другим огнём – более горячим.
Вот от этой обречённости слова растут,
жизнь и смерть в себя одевают.
Я –читатель мечусь взглядом
и знаю, что огонь внутри этих слов
сожжёт мой взгляд, когда они лопнут.

Можно сказать и по другому:
то, что я сейчас пишу,
является стихотворением,
то есть болью взгляда,
не потому, что слова
в стаи соединились,
а потому что летят сквозь ночь
в поисках огня,
который дотла сжигает.