Один мой прадед был польским войтом,
женщин и славу держал в узде.
Шляхтич по крови – крещеный воин,
волей и ветром правил степь
своей неуемной души. Горели
в глазах его страсть и желание жить.
Он умер достойно – не в постели.
В полную силу, влет грешил,
и в небо распахнуто сердце было,
и стопы топтали, ласкали твердь
земную. И рвались от счастья жилы,
и в голосе боя церковного медь
звенела – над паствой его богоданной.
Жестоким бывал, но душою был чист
всегда. И прижизненно высшая слава –
народа любовь его приняла. Лист
его бытия полон – выписан четко
от красной до черной – за-главной строки.
Он был от рождения правящим войтом –
не знал ни бессонниц, ни смертной тоски.

Другой был скрипач – от людей и от бога
всех дедов и прадедов душу вложил
в безумные звуки, в лихую дорогу –
бездомным юродивым, странником жил.
Искал и записывал боли, признания,
своим кровоточащим сердцем впитал
всех страждущих страсть. И любви богоявленной
апостолом был. Огневая земля
кормила его, умножая бессонницы.
Ночами рождался из дерева звук.
И скрипки до блеска он кожей обтесывал,
оттачивал голос агонией мук.
Божественно высоко – страсть запредельная
неслась от струны по натянутым швам
души. Голосила, стенала, болела ли -
вливалась в сознание, рвала – струна.
И слава великая мастера вынесла,
границы страны и души пережив,
он умер достойно – в полете за истиной,
хоть много сомненьем и смутой грешил.

Как, впрочем, и бабка моя – беззаконница.
Она была кровной, простой крепостной.
Казалось бы – нечем ей было запомниться,
а вот уж судьба – не представишь такой!
Родившись при царском режиме – безвольная,
без роду и племени – голь да беда
сквозная. Росла себе сором и полымем
душевным крестилась, молилась богам
чужим, непонятным за долю замужнюю,
мечтала о доме и детях - как все.
И встретилась, босая, с ряженным-суженым,
не ровней – не счастьем.  И в новой беде
как в омуте голову, долю оставила,
и стали рожденные дети крестом.
И с ними она – голышом по проталинам
пошла от страны до страны. Ни о чем
жалеть не хотела. И гордая странница,
любовью согрета, прошла по земле.
Нашла себе дом на заброшенной станции,
вскормила детей, и забыв о себе,
навечно осталась великою радостью
растраты душевной на всех, кто любим.
Сама богородица грешной казалась бы
в сравнении с жизнью пути и молитв.

И вот эти все величайшие странники,
все судьбы безумной и гордой любви
в наследие мне свои души оставили,
срослись в кровеносных сосудах моих.
Могилы по свету забыты-заброшены,
потеряны семьи, дома, имена,
но шляхтич в виски своевольем непрошеным
стучит среди ночи. И ищет рука
моя католический крестик – нательное,
накожное, вышитое – судьбой
звено – между гордым поляком и венами
моими - с рождения, видно, дано.
И звуки земли наполняются скрипками,
рассветы поют мне – познания нет –
лишь чувство души – родовою молитвою.
Восходит во мне необузданный свет
невиданной силы любви и страдания.
И жажда дороги, и сердца полет –
и жесткое правило – выделить главное,
и сотни сомнений – в сознаньи моем.
Грешу – не нарадуюсь. Плачу без устали,
полячка по крови судьбы крепостной,
молюсь за врагов – не всегда златоустная –
и матом покрою за правду порой.
Всегда – разрываема – крайности вечные, -
любовь и гордыня, стихи и гульба.
Но только достойно мне жизнь человечию
пройти бы по славным отцовским стопам.
[/I]