ДО СВИДАНИЯ, МАЛЬЧИКИ!

     В начале девяностых Булат Окуджава объявил о смерти авторской песни. Он был прав, но прав лишь отчасти. Действительно, та авторская песня, которая была запретным (а, стало быть, желанным) плодом, созревавшая в годы хрущевской оттепели, настоянная на ветрах далеких странствий, возникавшая в кругу друзей и предназначенная, прежде всего, для этого круга, та песня, принадлежность к которой приводила к самым драматическим последствиям в семидесятые и первой половине восьмидесятых, действительно осталась в прошлом. Люди, создававшие лучшие ее образцы, либо умерли, либо перестали писать, либо перешли в иной, качественно новый круг литературного творчества. Конечно, эта песня еще звучит под нехитрый перебор гитарных струн у костра, она еще вызывает ностальгический вздох у людей старшего поколения, но время, неумолимое время изменило нашу жизнь настолько, что для прежней чистоты места почти уже не остается. И эпоха Окуджавы, Высоцкого, Визбора, Галича превратилась в историю, почти легенду, осела на пыльных и недолговечных магнитофонных лентах. А переведенная в цифровую запись, она выглядит чуть ли не раритетом. Еще звучит надтреснутый голос Александра Городницкого, замечательного поэта, вечного барда. Этот голос взлетает над разбушевавшимся океаном суеты, над безнаказанными монстрами шоу-бизнеса, над искалеченными душами современников: «Мы были, мы есть, мы будем всегда». Всё тише звучит этот голос, всё глуше… Еще жива Новелла Матвеева. Однако, ее присутствие в современной русской культуре и прежде было едва заметным, а нынче вкрапление в нашу духовную беспросветность ее песен, ее поэтических строчек и вовсе становится гомеопатически малым.

     И всё-таки, смею заметить, авторская песня — та, которую во времена застоя на Западе называли русской интеллектуальной песней — жива. И поэзия бардов еще пробивается сквозь толщу Интернета, сквозь заскорузлость массовой культуры.  

НОВОЕ ПОДПОЛЬЕ  

     Сейчас всякий, кто берет в руки гитару и принимается петь под ее варварский аккомпанемент свои варварские вирши, считает себя бардом. Тут главное не то, что ты поешь, а как ты себя преподносишь. Важно, чтобы драйв был, чтобы случайный зритель не успевал следить за смыслом, тем более, что смысла-то, чаще всего, никакого нет. В цирке иллюзионисты проделывают массу отвлекающих движений, чтобы мы не заметили, в какое место они прячут предмет. В отношении своих текстов такие «барды» становятся настоящими фокусниками. Откуда выползают слова, куда девается смысл — мы не узнаем никогда. Впрочем, это уже вопросы к психологам и психиатрам.

     Еще в середине шестидесятых великий французский шансонье Жорж Брассанс говорил: «Музыка — это косметика песни. Она всякую чушь может превратить в нечто привлекательное. А я хочу, чтобы мои песни оставались прекрасными, даже если убрать музыку». Пытаясь следовать этой сентенции великого французского певца и поэта, расскажу о том, что дорого мне в жанре современной авторской песни. Хорошего, талантливого — всегда мало, потому что талант — товар редкий, штучный. В огромном, замутненном океане авторской песни глубоких и чистых мест настолько немного, что их приходится выискивать годами. Тем приятнее находки, тем радостнее встречи с настоящим, с крупицами того подлинного искусства, которым еще может поделиться с читателями этот жанр,  вновь загоняемый в подполье, на сей раз не столько тоталитарной политической системой, сколько экономическими соображениями относительно продажности или непродажности.

     Листаю страницы сборников и антологий авторской песни. Перелистываю дружбы и привязанности. Ясное дело, я буду говорить только о том, что дорого лично мне, да и то не обо всем, поскольку песня жанр особый и то, что хорошо звучит, не всегда хорошо читается. Ведь музыка не только косметика. Она — одна из двух составляющих жанра. Здесь важен поиск золотой середины. В этом смысле показателен пример Юрия Визбора, человека колоссального обаяния. При всей любви к нему, я не решусь назвать его большим поэтом, тем более не рискну причислить его к выдающимся композиторам. Но соединенные в песне, простые слова и бесхитростные мелодии буквально творили чудеса. Они заставляли нас вершить доброе и сеять вечное. Как это получалось — загадка. Разгадать эту тайну — значит сделать жизнь менее интересной.

     Первые поэты Земли были певцами. Мелодия помогала запоминать текст. Читателей еще не было. Вместо них поэта окружали слушатели, постепенно превращавшиеся в читателей.

    Итак, я буду говорить только о поэзии, о стихах, коим не мешает голос, которых, как правило, и музыка не портит. Вне всяких приоритетов, не выстраивая личной иерархии, потому что в любом искусстве, в индивидуальном отношении к нему есть только одна оценка — «да». Поскольку «нет» уже выносит произведение за пределы искусства.

                      Мы просыпаемся в сон, и вокруг
                      Пустыня необозрима.
                      Как долго мы голодали, мой друг,
                      В базарной сытости Рима.
                      Рахиль, не плачь. Позади беда.
                      Мы здесь, слава Богу, ничьи.
                      Пей, утолят эту боль навсегда
                      Пустыни моей ручьи.

    Это строки из песни Владимира Завгороднего, поющего поэта из Донецка. Он будто живет между небом и землей, между востоком и западом, внимательно наблюдая из своих провинций безостановочное движение столетий, умудряясь при этом оставаться вне времени и, может быть, над ним. Такими же глазами взирают на мир святые провинциальных храмов. У каждого из них — своя ниша. Завгородний похож на героя одной из своих баллад: «…всегда красиво беден/ И к себе предельно строг…»  

    Люди, о которых я упоминаю в этих записках, чаще всего ненавязчивы и тихи. Об их провинциальности я говорю лишь потому, что, многие из них обитают на окраинах родной речи, на тех окраинах, где, вопреки всему, еще говорят по-русски. Эти люди редко спорят, не пытаются громко доказывать свою, даже явную, правоту. За них говорят их тексты. Именно тексты отворяют нам третий глаз, именно благодаря им, подготовленный (то есть читающий стихи) слушатель-читатель чувствует, как за спиной у него вырастают крылья.

    Вот еще одна неприметная поэтесса. Ее зовут Елена Казанцева, она живет в Минске. Если песенную поэзию сравнивать с живописью, я бы сказал, что в эту женщину вселилась душа Пиросмани. Всё в ее стихах-песнях предельно просто. Но в них угадывается судьба. Неприкаянная, одинокая, щемящая. Ирония Казанцевой вызывает улыбку, а на глазах, почему-то проступают слезы:

                       Боже мой, распускаются веники!
                      Что-то нынче весна преждевременна.
                      Я сварила на ужин вареники
                      И призналась тебе, что беременна.

                      Ничего не ответил мой суженый,
                      Подавился улыбкою робкою
                      И ушел, отказавшись от ужина,
                      И оставил конфеты с коробкою.

                      А на что мне они, шоколадные? —
                      Мне бы кислой капусты, как водится.
                      Ой, любовь моя — песня нескладная,
                      Там, где сшито, — по шву и расходится.

                      Остывают вареники синие, —
                      Я их выброшу к чертовой бабушке!
                      Я красивая, гордая, сильная;
                      Я на завтрак сготовлю оладушки.

    Такая вот любовь. А эта песенка, как лубок, как полотно великого примитивиста:

                      Я тоскую одна-одинешенька,
                      Догорают в окне небеса…
                      На извозчике едет Алешенька,
                      У него голубые глаза.

                      На извозчике едет Алешенька
                      Неизвестно куда и зачем.
                      Я тоскую одна-одинешенька,
                      Даже белого хлеба не ем.

                      А извозчик в тулупе и валенках
                      Погоняет лихого коня…
                      Я любила и старых, и маленьких,
                      Но никто не полюбит меня.

    Ловлю себя на мысли, что невольно сам объясняюсь в любви и этим людям, и этим строчкам, и городам, где проживают мои друзья, авторы и слушатели, зрители и читатели.  

         Помню, много лет назад, в походе на Северном Кавказе мне повстречалась группа киевских школьников, руководителей которой я хорошо знал. «Попел бы ты нам вечерком, а то, сам знаешь, какие из нас гитаристы, — попросили меня. — И дети бы тебя послушали, и взрослые». Как было не согласиться. В назначенное время я пришел к пылающему костру, вокруг которого собрались школьники. Ребят было много. Вначале я пел для них испытанную классику жанра. Потом, когда время подбиралось к одиннадцати, руководители безжалостно объявили отбой. Ребята под неусыпным контролем старших нехотя разошлись по палаткам. А я остался со взрослыми, продолжая «программу для избранных». Через какое-то время я заметил, что из-за одной из палаток выглядывает рыжая девочка и слушает мои «вечерние песни». Это была Таня Дрыгина. Сейчас она, бывшая киевлянка, живет в Москве. Домашние заботы не мешают ей писать стихи, скорее помогают. Вот песня Татьяны Дрыгиной «Море»:

                       Поскольку море вытекает из реки,
                       То в памяти его хранится
                       Всех прежних превращений вереница,
                       Могуществу и славе вопреки.

                       И пульс реки еще таит в себе прибой,
                       И той крапивы шепоты глухие,
                       Где это море не было стихией,
                       А было только жилкой голубой.

                       Тогда оно среди тропинок и стогов
                       Бежало, оттолкнувшись от начала,
                       И лодочки рыбацкие качало,
                       И терлось о коленки берегов…

                       Поскольку море вытекает из реки,
                       Ему знакомы все ее ночные страхи,
                       И прачек полотняные рубахи,
                       И поздних нив пустые колоски…

                       И в этой памяти — надежда и покой,
                       Возможность, умирая, - возродиться,
                       И облаком к истоку возвратиться,
                       Обрушиться дождем — и стать рекой.

     Я понимаю, что за пределами этих заметок, связанных между собой только моим личным чувством, останется множество людей, которых я люблю, творчество которых ценю, чьи мнения для меня важны. В данном случае речь не о личностях, а лишь о том, что «моя» авторская песня не умерла. Она лишь ушла в необходимую ей тень, в те пространства, где нет места напыщенности, позерству, где правит бал «родство по слову».

    Но вернусь к собственным привязанностям. Владимир Васильев живет в Харькове, а выступает, как правило, за пределами родного города. И дело не только в том, что нет пророка в своем отечестве. Просто поэзия остается не востребованной, зачастую авторская песня воспринимается как несостоявшаяся музыка и не ошлифованная литература. А тут еще насильственная украинизация, которая навязывается властью. Вот песенка, написанная Васильевым не то, чтобы в упрек времени. Она скорее служит напоминанием о том, что всё уже когда-то было:

                            Коротким взмахом руки
                            В атаку двинул полки.
                            И поскакал в басурманские степи…
                            И всё, что он завещал,
                            Надежно внук защищал
                            И защитил…кандидатскую степень:

                            Мол, дед его из былин
                            Морями кровушку лил,
                            Хотя за что и зачем — непонятно.
                            И доказал сам себе —
                            Пробелы в каждой судьбе
                            Являют самые светлые пятна.

                            И в каждом светлом пятне
                            Герой на белом коне
                            По снегу скачет веселый и смелый,
                            И за спиной белый дым,
                            И ворон белый над ним,
                            И в небе ангел трубит белый-белый.  

    Однако, несмотря на привлекательность мелодий, на энергетику автора, исполняющего песни, музыка порой становится тем препятствием, которое в поисках истинной поэзии не в состоянии преодолеть даже самые искушенные ценители поэтического творчества. Соображения по этому поводу могли бы стать темой отдельного эссе. Но я остановлюсь лишь на двух примерах, которые считаю весьма яркими.

    Как рассказывал Мирон Петровский, в середине шестидесятых на дачу Корнея Ивановича Чуковского в Переделкино приехал Галич. Собралось много народу. Все ждали, когда же Александр Аркадьевич начнет петь. Наконец, расселись. И Галич запел. Чуковский морщился, вертелся, по всему, чувствовалось, что ему неуютно. После второй песни он сказал: «Нет, нет. Не могу. Ваш голос и гитара мешают мне расслышать стихи». Корней Иванович взял тексты песен и ушел в кабинет. Он вернулся только после того, как Галич закончил пение. «Знаете, у вас замечательные стихи», — сказал Чуковский Галичу.

    Как-то Борис Алексеевич Чичибабин перебирал мои тексты и в наиболее понравившихся ему местах спрашивал: «Володя, а это тоже песня?» «Да, Борис Алексеевич, песня». Чичибабин вздыхал и говорил: «Жалко».

    Впрочем, существует и обратная сторона медали. Некоторые большие поэты не могли удержаться от соблазна петь свои песни под гитару. Известно, что Юрий Давыдович Левитанский пробовал писать песни. А Валентин Дмитриевич Берестов в последние годы жизни буквально заразился от своих младших друзей бардовским творчеством и сочинил чуть ли не два десятка мелодий к написанным ранее собственным стихотворениям.

    Кроме того, позволю себе заметить, что именно музыка бардов позволила обрести вначале слушателей, а затем и читателей таким поэтам, как Дмитрий Сухарев, Юнна Мориц, тот же Юрий Левитанский. Великим популяризатором русского поэтического слова был и остается Сергей Никитин. Многие стихи Иосифа Бродского взломали цензурные замки благодаря гитарам Евгения Клячкина и Александра Мирзаяна.

    Но вернемся к поэзии в нынешней авторской песне.  

    Александр Иванов, живущий сегодня в Москве, в прежней, недавней жизни был жителем Калининграда. Он пишет разные песни. Но их отличительной особенностью стало то, что, за малым исключением, они привязываются к слушателю настолько, что от них невозможно отделаться в течение долгого времени. Такая шлягерность порой действительно заслоняет поэтическую сущность, но зато помогает запомнить стихи. Иванов, кажется, извлекает песни из бездонного личного опыта. Их отличает какая-то репортерская точность. Поэтому им веришь. Вот фрагмент из его морской песни «Хандра», достойно продолжающей поющиеся репортажи Визбора:

                            Меня никто не слышит,
                            Пою один в пустоте.
                            Гитара сумрак колышет,
                            Милая мне не пишет,
                            Не пишет, не пишет
                            В своей простоте.

                            Быть может, о жизни нашей
                            Милая знает одно:
                            Что море — полная чаша
                            И каждый вечер — кино.

                            Откуда ей знать, далекой,
                            Что в трале была дыра
                            И утром под чаячий клекот
                            На судно вползла хандра.

                            Тоскует по рыбьему брюху
                            Широкий рыбацкий нож,
                            И почта ушла, по слухам,
                            На север, увы, не вернешь…

    А вот Ольга Качанова из Алма-Аты. Тут, естественно, другой опыт. Но тоже весьма убедительный:

                            Улетают летние денечки,
                            Утки учат на пруду утят.
                            Люди, доведенные до точки,
                            Ставить эту точку не хотят.

                            Тянут от получки до получки,
                            Не нужны ни пряник им, ни кнут…
                            Люди, доведенные до ручки,
                            Ни за что ее не повернут.

                            Потому что в летние денечки,
                            Чтобы кое-как свести концы,
                            Надо людям конопатить бочки,
                            Заливать рассолом огурцы.

                            Надо будет запасти дровишек,
                            Нарубить, показывая прыть.
                            А еще ведь надо ребятишек
                            Научить барахтаться, но плыть.

                            Будет в жизни светлый промежуток, -
                            На исходе лета в выходной
                            У пруда, распугивая уток,
                            Можно спеть и выпить по одной.

                            Потому что в летние денечки
                            Люди ждут награду за труды —
                            Хоть немного полежать в тенечке,
                            Посидеть на травке у воды.

                            Только б не набраться им под вечер,
                            Никуда с утра не опоздать,
                            Чтобы наш всевидящий диспетчер
                            Не урезал лета благодать.

                            Потому что в летние денечки
                            Ближе к телу небо и вода, -
                            Можно даже попросить отсрочки
                            И не ставить точку никогда.

    «Мои периферийные авторы». Я неспроста закавычил эту фразу. Поскольку дело не в том, что человек не живет в Москве или Питере, а в том, что, даже проживая в одной из столиц языковой метрополии, можно оставаться за пределами внимания читателя и слушателя. Настоящий талант может быть неброским. Да чаще всего так оно и бывает. А тот, кто не только пишет, но и слушает, читает, вслушивается и вглядывается — обязательно заметит: жива поэзия, и авторская песня тоже жива. Нужно только не лениться:

                            Так много церквей, а страна небольшая,
                            И вечером ветер привольный
                            Спокойно разносит от края до края
                            Малиновый звон колокольный.

                            В горах ли, в полях, посреди ли дубравы
                            Воздушная льется дорога —
                            То слева послышится голос, то справа,
                            Без устали славящий Бога.

                            «Помолимся, братья… Не будем ленивы…» -
                            Негромко звучит через версты,
                            И тихо летят в небеса переливы,
                            И первые теплятся звезды…

                                        (Андрей Анпилов, Москва).

    Как-то незаметно проходят дни всеобщего почитания. Вот, казалось, был человек на самом гребне… Но зрители-слушатели разъезжаются по белу свету, накатывается новая волна, называющая себя авторской песней, холодная, невежественная, и забываются стихи, стираются песни. Это не смертельно для жанра и даже для человека, о котором вспоминают все реже. Тем более, что есть книги. Один из моих друзей сказал как-то: «Кроме текста, ничего не остается». Действительно, тексты остаются. Пишутся книги. Приходят в голову какие-то мелодии. Чувства, облеченные в слово, выстраиваются в длинную очередь: Прочтите! Запомните! Узнайте! Послушайте! Спойте!

    Песни снова занимают место на кухнях, становятся продолжением разговора. Только слушайте, только не перебивайте друг друга.

                            Музыка моя, слова мои,
                            Больше никого вокруг не видно.
                            Эти муравьи, эти воробьи
                            Смотрят на меня вполне невинно.

                            Как ты там жила?
                            С кем ты там была?
                            Не дай бог, ты что-то натворила!
                            Плохо я жила.
                            Нигде не была.
                            Кроме Вас ни с кем не говорила.

                            Музыка моя, мои слова
                            Вместо позвонков лица и тела.
                            Тихо закружилась голова,
                            А вот уже снялась и полетела.

                            Бедная-несчастная ты, голова ль,
                            Сколько говорили, не отрывайся!
                            А теперь воротишь тебя едва ль,
                            Ну так и быть, на воздухе оставайся.

                            Музыка моя, мои стихи.
                            Птенчики взлетят, уползут личинки.
                            Но еще появятся лепестки,
                            Пестики, о Господи, и тычинки.
                            Музыка-стихи, музыка-стихи,

                            Ну и что такого? Это не смертельно.
                            Ночи все короче, и дни коротки.
                            И где-то голова летит отдельно.
                            Ночи все короче, да и дни коротки.
                            И где-то голова летит отдельно.

                                              (Вероника Долина)

    Провинция, метрополия, эмиграция, близкое и дальнее зарубежье — что-то перепуталось, «Всё перепуталось»…  

                            Доброе время, недобрая память.
                            Лучше не помнить, не верить, не знать.
                            Мы ничего не сумеем исправить,
                            И не успеем друг друга понять.

                                              (Ольга Залеская, Белоруссия)

    Мы-то успеем, мы-то поймем. Потому что на непраздный вопрос: «Так где же она, наша родина?» Можно найти простой ответ: «Наверное, там, где мы». От этого никуда не уйти. У нас могут быть разные государства, но страна у нас одна. И, может быть, это вся планета.    

    Александр Медведенко (Дов) соглашается со мной, подавая дружеский голос из Израиля:

                      Не верьте никому, ничьим слезам не верьте,
                      Ничьим словам не верьте — ни славе, ни хуле.
                      Один и тот же лик у жизни и у смерти
                      В любые времена и на любой земле.

                      Есть только высший суд и только личный опыт,
                      Натруженные стопы, морщины на челе,
                      Надежд или молитв срывающийся шепот
                      В любые времена и на любой земле.

                      От перемены мест меняются пейзажи,
                      Занятия и даже закуска на столе,
                      Но близкие мои любимы мной всё так же
                      В любые времена и на любой земле.

                      Что в толчее Москвы, что в буйстве Тель-Авива
                      Судьба неторопливо качает на крыле,
                      И значит можно жить и можно быть счастливым
                      В любые времена и на любой земле.

    Перекликаются голоса, пересекаются границы, стирается время.

    Венецианский дворик в древнем Херсонесе превращается в концертный зал. Он до предела заполнен зрителями. Вечереет. Август, настоянный на черноморской волне, на скрипках сверчков и цикад, на запахах полыни, сливается с песней, со стихами, с тишиной. И если поэзия жива, то ей не мешает гитара.    


© Владимир Каденко, Киев
Статья из журнала "РАДУГА" (2008, № 8)

На портале "Поэзия и авторская песня Украины" материал опубликован по согласованию с автором

.