Несколько лет тому назад в своей книге "Сентиментальная командировка в Германию и Францию", в главе "Германия как подсознание России" я процитировал стихотворение евпаторийской поэтессы Елены Коробкиной и иронически отнес его к постмодернистским "вялотекущим культурогическим кошмарам". Как человек поэтически образованный, она смысл иронии поняла, приняла и предложила как-нибудь позже найти время и познакомиться с ее творчеством основательней.

    Петь отходную постмодернизму сегодня, пожалуй, еще рановато, но, честно говоря, в начале уже 21 века постмодернистские "деконструкции" успели порядком наскучить даже самим поэтам. "Деконструкция" как главный прием постмодернистских манипуляций со словом оказалась малопродуктивной. Тимур Кибиров по этому поводу писал:
              Даешь деконструкцию! Дали.
              А дальше-то что? - А ничто.
              Над кучей ненужных деталей
              Сидим в мирозданье пустом.
              Не склеить уже эти штучки,
              и дрючки уже не собрать.
              И мы продолжаем докучно
              Развинчивать и расщеплять.
    Адепты этого направления похожи на маленьких детей, которые в порыве агрессивной любознательности разобрали на запчасти свои давно знакомые и любимые игрушки и теперь в эгоистическом раздражении недовольно сидят над кучей невосстановимого   хлама. Ибо оказалось, что внутри любимого мишки - сухие колкие опилки, моторчик пожарной машины состоит из пачкающихся маслом шестеренок, а "голос" куклы - это всего-навсего свистулька с пленочкой, вибрирующей от потока воздуха. И потому подобные манипуляции представляются не интеллектуальной игрой, а докучной (и опасной для поэзии!) игрой в игру.
   Но могло ли быть иначе? Два века тому назад великий Пушкин, предупреждая, уже показывал пример подобного разрушительного "постмодернизма":
                 Звуки умертвив,
                 Музыку я разъял, как труп.
                 Поверил
                 Я алгеброй гармонию.
    Но что оказалось в итоге? Что музыкальную гармонию по-прежнему создают семь нот, ритм и несколько тональностей. Законы гармонии остались неколебимы именно потому, что они обеспечивают не разрушение, а созидание. А как ни декларируй, итог всякой "деконструкции" - это неупорядоченность и хаос.
    Великий Г.Гейне по сходному поводу писал: "Природа, как и великий поэт, умеет простейшими средствами достигать величайших эффектов. Ведь в ее распоряжении только одно солнце, деревья, цветы, вода и любовь. Правда, если любви нет в сердце созерцающего, то и целое может представиться ему довольно убогим - тогда солнце всего лишь небесное тело, имеющее столько-то миль в поперечнике, деревья - пригодны для топлива, цветы классифицируются по своим тычинкам, а вода - мокрая ".
    Сколько ни "деконструируй" образцы великой поэзии, "внутри" окажется все тот же нехитрый набор приемов: двух- или трехсложная стопа, женская, мужская (пусть даже глагольная) рифма, спондей с пиррихием и различные по устроению строфы.
    Но, с другой стороны, сколько ни уснащай свое творение ассонансами, аллитерациями, изощренной метафорикой и прочими "излишествами", "если любви нет в сердце", как сказано в Евангелии, чуда поэзии не возникнет. Точно так же невозможно представить себе постмодерниста, с  "любовью" занимающегося "деконструкцией". В подобной ситуации, прежде всего, приходит на ум мысль о какой-то редкой патологии. С любовью можно только созидать!
    Все эти и прочие сходные размышления посещали меня в ту пору, когда я собирался серьезно знакомиться с творчеством Елены Коробкиной. Когда же это произошло, то я сразу понял, что говорить только о "постмодернизме" - повод слишком мелкий, потому что ее, как принято сегодня говорить, "тексты " - случай более сложный и, потому, более интересный. Да и сама Елена, говоря об истоках своего творчества, заявляла в письме:"Эта философия оппозиционна философии постмодернизма. Мои тексты только внешне похожи на постмодернистские. Глубинно же, по сути, - это философия полиинтервальной диалектики".
    В 1913 году молодая барышня Марина Цветаева с олимпийской убежденностью писала: "Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед ". Так оно и вышло, "черед" ее стихам настал очень скоро. Можно в ответ сказать: "Ну, что сравнивать?.. Ведь то был знаменитый Серебряный век... "
   Но уже через четверть века Осип Мандельштам, старший ее товарищ по поэтическому цеху (одним из первых заметивший ее талант!), восклицал... да что там восклицал, кричал, взывал, стенал: "Читателя! советчика! врача ! На лестнице колючей разговора б!".
   Окружающая его действительность с леденящей душу бесстрастностью констатировала катастрофическое исчезновение в стране "победившего социализма" грамотного, квалифицированного читателя.
   А еще спустя полвека, в стране уже окончательно проигравшего социализма, поэт Семен Ф айбисович хладнокровно признается: "Пишу для себя и для своих друзей ". Поэзия давно перестала быть "прибыльным" делом. Прфессиональная квалифицированная поэзия на наших глазах становится или редким хобби, или вообще - странной причудой. Но парадокс состоит в том, что происходит все это на фоне повального, лавинообразного виршеплетства. По количеству назаваний поэтических изданий нынешние годы на порядки превышают самые плодотворные издательские годы прошлых лет.
   Когда-то Маяковский жаловался, что "улица мечется безъязыкая". Сегодня создается впечатление, что  "улица наконец заговорила"! Но, о, ужас! - почему-то заговорила сплошь  "стихами". И самозабвенно рифмует: "тебя-меня", " пришла-вчера"... И поэтому на таком убогом фоне даже замшелая от старости рифма "Европа -жопа" из "песни"  "певицы"  Глюкозы (убей Бог, не знаю, как правильно пишется ее имя!) представляется верхом технической виртуозности.
    Тем интереснее поговорить с человеком, осознанно вступившим в поэзию в это не самое удачное для поэзии время. И, кроме того, постоянно занимающимся самоидентификацией и определением своего места в сегодняшнем "вялотекущем " литературном процессе.
    Евгений Никифоров:
    - Как и в любом серьезном разговоре, сначала нужно "договориться о терминах". Поэтому предварительно очертим, так сказать, наш хронотоп. Со школьных лет мы помним, что был пушкинский "Золотой век", на сломе 19 и 20 веков наступил век "Серебряный". Правда, до него был век " Железный". Сначала у Баратынского: "Век шествует путем своим железным"  ("Последний поэт", 1835), потом и у Блока: "Век девятнадцатый, железный, воистину жестокий век ! " (" Возмездие",1916). В конце 50-х гг. 20 века Э.Триоле создала цикл романов, названных " Нейлоновый век" . В каком " веке ", по-твоему, вынужденно существуем сегодня мы?
     Елена Коробкина:
    -Вы совершенно правы, говоря о вынужденности нашего существования, так сказать, здесь и сейчас. Наш век я, пожалуй, окрестила бы веком суррогатным. Причем, суррогат этот трансцендентно тотален, хотя вещество, по идее, не может иметь таких качеств. Но наш век, еще и век постмодернизма, а в постмодернизме возможно все.
    Итак, суррогат тотален. Я думаю, это не требует особых объяснений. Оглянитесь вокруг – эрзац повсюду: эрзац-культура, эрзац-мораль, эрзац-литература, вокруг кишмя кишат различные  эрзац-науки.Быть может, пришло время поставить под сомнение истинность существования самого человека?
    В срочном порядке создается сверхпередовая индустрия нано-технологий. Россия в недавнем прошлом вложила колоссальные средства в их развитие. Нано-технологиями искусственно конструируется материя. Назовем ее «нано-материей». Вполне возможно, что не за горами и «существо», созданное на «нано-основе». Что век идущий нам готовит? Мир тотального сверхсуррогата? «Нано-мир»?..  «Нано-век »?..
    Сознание современного человека не в состоянии постичь состав вещества, из которого состоит этот суррогат. Но что же произойдет с самим человеком в этом мире? Вполне возможно, что нано-сконструированные качества, вживленные в личность человека, перестроят его сущность, превратив человека в «нано-существо».
    Е. Н.: - И снова о терминах. Ты говорила о  " философии полиинтервальной диалектики" . Не отпугивает ли это потенциальных читателей? Если бы мы сидели на семинаре в Литературном институте, аудитория или согласно приняла бы эту дефиницию, или тут же полезла бы в спор.
    Е. К.: -Я думаю, что современного образованного читателя сложно удивить "философией многоинтервальной диалектики", ведь "диалектика многомерного мира" неотъемлемая составляющая курса современной отечественной философии. А студентам философского факультета давно знакомо учение о многомерности мира, изложенное на лекциях автором интервальной теории как методологии многомерного исследования реальности, профессором ТНУ им. В. Вернадского Ф. Лазаревым.
    Согласно тезису о многомерности мира любой объект познания существует во множественности интервалов, хотя каждый интервал (отдельный срез реальности) конечен, ограничен, имеет собственную семантику, а описание в его рамках подчиняется принципу непротиворечивости. Различные интервалы образуют взаимосвязанную, многомерную структуру Универсума.
    Освоение человеком способов многомерного видения реальности порождает в нем новое качество - многомерный разум, несущий новый образ рациональности.
    В этом свете человек выстраивает свое бытие не в одномерном, а в многовариантном и вероятностно реализуемом мире. Он всегда стоит перед выбором. Есть мир строгой причинности, где все поддается логическому объяснению, но рядом с ним и параллельно ему - мир несказуемого, потаенного, лишь интуитивно постигаемого. Есть мир, где господствуют законы тождества и неразличимости, но есть и такие интервалы бытия, где на первый план выступает единичное, индивидуальное, неповторимое.
    Восприятие мира именно таким - многоинтервальным и многовариантным - и позволяет художнику выйти за рамки одноплоскостного мышления, расширить кругозор, развить в себе подлинную индивидуальность, самоосуществиться как личность, чья творческая интуиция, чье творческое видение отражают подлинные взаимосвязи многомерного мира.
    Е.Н.: - Современная женщина в философии, пусть простят меня феминистки и сторонницы " гендерного равества" , похожа на покупательницу, которая перепутала отделы супермаркета и случайно забрела в чисто мужской отдел, скажем, "Рыбалка и охота", и недоуменно оглядывается по сторонам. К своему стыду, напрягшись, я могу припомнить только Е.Блаватскую, Е.Рерих и Ханну Аренд. Что для тебя  "чистая философия"? Строка из твоего стихотворения "Я пойду путем на восток" написана правильно? По тематике и тональности некоторых твоих стихотворений можно предположить, что " Восток " у тебя может (или должен?) писаться с прописной буквы. Подобное  "паломничество"  стало чуть ли не обязательным в ритуале инициации многих европейских интеллектуалов. Тогда получается, что имена Е.Блаватской и Е.Рерих помянуты здесь не всуе?
    Е.К.: - С точки зрения современности подобный взгляд на положение женщины в философии остался свойственен только сугубо патриархальному сознанию. В современном европейском сообществе такое отношение к статусу женщины в науке сочли бы крайне реакционным, сексистским. В настоящее время феминистская теория занимает важнейшее место в западной философии, в литературоведении и культурологии.
    Революционный переворот в общественном сознании начался в середине прошлого века книгой Симоны де Бовуар «Второй пол» (1949). Эта книга была внесена в список 100 лучших произведений прошлого века и считалась обязательной для прочтения каждым интеллектуалом-европейцем. Кстати, именно мадам Бовуар, жена Жан Поля Сартра, французского писателя, философа, главы французского экзистенциализма, вывела на мировую сцену «женщину» как радикальную силу, ниспровергающую концепции, посылки и структуры патриархального дискурса, на котором строится мужская культура.
    Теоретики феминизма – Жаклин Роуз, Мэри Якобус и Кая Силверман – провели блестящую трансформацию сексистских оснований психоанализа, предприняв критику гетеросексуальной матрицы, организующей идентичность и культуру в рамках противопоставления мужчины и женщины.
    В конце прошлого века виднейший американский философ Джудит Батлер, автор книги «Гендерное беспокойство: феминизм и ниспровержение идентичности» (1990), создала крайне оригинальную модель изучения важнейших процессов и явлений, как-то: 1) природы идентичности и ее происхождения; 2) функционирования общественных норм; 3) фундаментального вопроса о том, что мы сегодня называем «деятельностью»: в какой степени и при каких условиях человек может считать себя субъектом, самостоятельно и ответственно определяющим свои поступки; 4) соотношения индивидуальных и общественных изменений.
     Перефразируя Симону де Бовуар можно сказать, что когда женщина осмыслила себя как нечто трансцендентное, ее воля стала утверждаться в бесконечном движении от одной степени свободы к другой. В этом стремлении к будущему, открытому в бесконечность, - смысл бытия. Личность, решившая сделать свое бытие осмысленным, осознает его как постоянное стремление к трансцендентности. Женщина утверждает свою самоценность и суверенность в мире, где ей была навязана мужчинами роль Вторичного Иного, где ее силились удержать в качестве объекта, свести к имманентности. В этом мире женщина после многолетней борьбы за право реализовать свою самоценность, достигла, наконец, тех степеней творческой свободы, когда ее деятельность, буквально, перевернула мир.
    Интересно, что в отдельные исторические эпохи, когда женщинам удавалось добиться в патриархальном обществе определенных степеней свободы, они становились творцами.
    Так, японские женщины раннего средневековья, так называемой хэйанской эпохи, стали лучшими творцами японской литературы. Именно они создали блистательную хэйанскую прозу. Женщины Хэйана стали родоначальницами разных прозаических жанров. Дневники (никки) имели тенденцию превратиться в лирическую повесть – о своей жизни и любви. Таков написанный в десятом веке «Дневник летучей паутинки» («Кагэро-никки»). Женщина, автор этого дневника, именует себя «Матерью Митицуна», - собственного имени ее не сохранилось. На исходе века пишутся «Записки у изголовья» Сэй-Сенагон, а в начале одиннадцатого века придворная дама Мурасаки-Сикибу создает один из величайших романов мировой литературы – «Гэндзи-моногатари» («Повесть о принце Гэндзи»).
    «Я пойду путем на восток» - не случайная для меня фраза. Япония стала той страной, в которую было совершено «паломничество» души моей. Я бы назвала себя «очарованным странником».
    Краеугольный камень философии прекрасного в японской культуре понятие моно-но аварэ (очарование вещи). Это понятие раскрывает суть мировосприятия японцев. Каждая душа (кокоро), очаровываясь природными явлениями, вещами или людьми, в творческом процессе сопряжения с миром в единое гармоничное целое становится цельной и прекрасной, такой же, как окружающий ее мир, красивый по существу. Это мир истинного очарования вещей, возвышенной красоты.
    Я бы назвала себя поэтом прекрасного с этой точки зрения, а поэзию истинного очарования – фаэзией. В сборнике «Я – легкий образ мира» о ней эссе «Фаэт-Крым».
    Басе сказал в свое время: « Все, что ни видишь, - цветок, все, о чем ни думаешь, - луна. Для кого вещи не цветок, тот дикарь. У кого в сердце нет цветка, тот зверь. Изгони дикаря, прогони зверя, следуй Вселенной – и вернешься в нее».
    В этом, я думаю, цель настоящего паломничества.
    Е.Н.: - Говоря сегодня о "преодолении постмодернизма", ты, конечно, помнишь, что твой сборник "Я - легкий образ мира" (2005) открывает эссе "Граненый бокал моря", которое ты, тем не менее, обозначила как "постмодернистский футуро-транс". Значит ли это, что твой сознательный отход от постмодернистской эстетики произошел совсем недавно, на наших глазах?
    Е.К.: - Эссе «Граненый бокал моря» не манифестирует деконструкцию поэтического мира, скорее, наоборот, в этом эссе я пытаюсь, так сказать, назвать болезнь времени и творца по имени – «безумием бога, превратившего гармонию вселенной в дурную бесконечность символов». И стараюсь найти выход из этой постмодернистской антитезы – в «фаэзию».
    Сборник «Я – легкий образ мира» характерен этим переходом в «фаэты». «Фаэт несет в реальность неуловимую духовную гармонию всего живого и истинного с целью очистить и возвысить сознание будничное и заземленное: его задача – донести множеству читателей светлый, тонко тканый образ, отблеск миров духовных, чтобы пробудить отзвук и отклик в душе каждого, стремление к вечно высокому» - из моего эссе «Фаэт-Крым», входящего в сборник.
    Созданная мною на этом этапе фаэзия (фантастическая поэзия) была мне необходима для преодоления начинающихся разрушительных тенденций моей творческой личности. Эти тенденции, впрочем, были характерны для самого времени, для общества, последовательно утрачивавшего иерархию ценностей. Я рассматриваю фаэзию в обще крымском контексте как попытку художника противостоять торжеству разрушения. Фаэзия – путь творческой индивидуальности, направленный на выход из безвременья. Фаэзия – состояние души, желающей преодолеть безумие времени и разрушающей себя эпохи. Фаэзия – попытка духа вновь обретси гармонию, присущую всему живому.
    Фаэзия – стремление уберечь, перефразируя Мориса Метерлинка, «душу поэзии», слабый огонек, ведущий к великой цели, - сохранению себя как личности, сохранению в себе художественного видения мира, сохранению культуры как высшего проявления человеческого в человеке и обществе.
    Фаэзия – это, возможно, утопическая, иллюзорная попытка пробудить в читателе ощущение невыразимо прекрасного, бесконечно светлого и такого призрачно хрупкого, ускользающего счастья.
    Е.Н.: - Не могу отделаться от впечатления, что ты не без вызова открыла свой сборник стихотворением "Чистых чисел часослов". Читая: "Как часто час лишь часть, частичка,/ Частит, секундами шурша", - памятливый читатель сразу же вспомнит строки другого стихотворения, уже ставшего твоим "брендом": "Город горбатился верблюдом двугорбым,/ Сгорбив презрительно губы". А читатель подготовленный, который сегодня, как мамонт, доживаетсвои последние дни, подумает: "Простите, какой тут "постмодернизм"! Постмодернисты "деконструируют", а Коробкина всего-навсего в тени Бальмонта свою кудель старательно плетет, но... из его же пряжи!". Кто не помнит его "Чуждый чарам черный челн" или "Я хочу горящих зданий, я хочу кричащих бурь"? Но у Бальмонта это было самодовлеющей "игрой мускулатуры", ежедневным тренингом циркового жонглера. А что для тебя?
    Е.К.: - Это не вызов, а идея сборника.  «Чистых чисел часослов» не случайно предваряет последующие девять циклов, составляющие сборник. Гармония чисел, числовых отношений – пропорций – отражает гармонию мира, в основе которого также лежит абстракция – число. Эта идея античного философа, Пифагора из Кротона, ничуть не устарела.
    «Я – легкий образ мира» - это, собственно, формула сборника: гармония «Я» и мира, гармония души и сущего, гармония поэтической формы и содержания, - об этом «Чистых чисел часослов». Звукопись  в данном случае призвана не для фонетического обрамления "картинки", как в стихотворении «Город горбатился верблюдом двугорбым». В «Чистых чисел часослове» аллитерация подчеркивает смысловые нюансы, полнее раскрывает идею числовых отношений.
    К слову сказать, звукопись,  как один из видов инструментовки стиха - прием старый. Он был известен еще в античной поэзии. Мы встречаем звуковые повторы еще у Пушкина, Лермонтова: «У Черного моря чинара стоит молодая».
     В триптихе «Граненый бокал моря» я использую в первой части звукопись для воссоздания образа города – «двугорбого верблюда». Но во второй и третьей частях я прибегаю к аллитерации, чтобы подчеркнуть связь изумрудного бокала моря, «ограненного гранитом» набережной города, с «граничащим с горизонтом» небом; связь этих стихий с городом: «Городу – верблюду двугорбому - / Граненый бокал моря»; отношение города к морю: «Город глотком верблюжьим…» «…выстрелил / Губами гранитными, выгранил / Тело медузово моря».
    Этот триптих весьма условно можно отнести к постмодернистскому. Все три части не разрушают целое и друг друга, а, наоборот, при изменении плоскости восприятия воссоздают троичную конфигурацию, являя читателю мир в своей полиинтервальной структуре.
    Е.Н.: - Ну что ж, на мой взгляд, мы достаточно полно очертили тот пространственно-культурный континуум, в котором, волей судьбы, суждено обретаться и творить поэту по имени Елена Коробкина. И теперь, вспомнив статут знаменитого французского "Ордена подвязки", можем назидательно повторить: "Пусть будет стыдно тому, кто подумал об этом плохо!". А обо всем, что мы не договорили, пусть скажут стихи!