Сложный поэт Татьяна Аинова. Сложный и очаровательный. Куда ни кинь взглядом – в любом из её стихов в аккурат изведаешь то, что пьянит разум не только литературного знатока, но и любого непредвзятого эстета.

«…За нас – чем стыдней, тем бессмертней – на белое ляжет
любовь, от которой родятся стихи, а не дети…»
«…оговорка, сестра оговора…»
«…наблюдать могли
в замочные скважины звёзд
чудеса Господни…»
«…слава, о которой не просила, –
отсроченная версия позора –
она уже пиявкой присосалась,
такая маленькая, а уже вампир…»
«…взыскуя, мудрецы
касались не пыльцы –
пылинок на стекле…»
«…звёздной пулей, прозреньем навылет
мне останешься ты…»

Сложный поэт Татьяна Аинова. Поэт слияний и смешений, многообразия в едином и единого в расплыве-распылении. «Ещё не совсем трамплин, уже не совсем балкон…» Создаётся впечатление, что, когда она настраивает душу на поэтическую волну, повседневная жизнь отступает куда-то за бесконечно широкую, звуконепроницаемую, и вместе с тем удивительно прозрачную, «акваподобную» стену, а разум окунается в стихию словесных и смысловых парадоксов. Иначе как достичь такой легкости, такой естественности многообразных поэтических приемов и «афоризмов мудрости»? Как удается ей с равной степенью успешности воплощать себя и в «классическом» стихе, и в верлибре, и в фольк-стилизациях?
Если внять терминологической моде, то Т.Аинова – постмодернист, но в высшей степени странный, эксклюзивный и атипичный представитель этого слоя культуры: она – мыслящий постмодернист! Она – страждущий постмодернист! Она – «сумеречный романтик», внедрившийся в самодовольную витальность постмодерна! Где вся та легковесность изложения, легкодоступность цели, вырожденность смыслов («скелеты знаков»), превращенных в безделушки для манипуляций? В стихах Аиновой такого нет и в помине.
Поправ же упомянутую моду, обнаруживаешь, что Татьяна – истинный, «коренной» романтик. Мятущийся, раздвоенный, порой со взаимоисключающими жизненными целями, где под покровом  метафизических Ничто и Никуда Смерть-Вечность предстает апофеозом жизни («Прекраснее, чем смерть прекрасного созданья, – картину ли, роман – вовек не сотворить»). Да и приверженность «классическому» стиху, всецело пронизанному единым эмоциональным потоком – тоже веский тому аргумент.

«Все, что мы вольны променять,
призрачно, как след от слезы.
Мир и мир – в тебя и в меня!
Сто осколков в общий язык».
            («Поцелуй меня сквозь стекло…»)

- так чувствовать образ возможно лишь в ураганных порывах «серебряного века» - кали-юге русского романтизма. Но, как быть, если в дурманной глубине «сребровековья» вдруг зарождается «Ау! Дитория! Дитя», «ложе лжи и лени лето», уж не говоря о том, сколько «закланий у клана и клона» и «всякое ложе есть лажа»? Если рядом с классическим катреном во весь рост восстает верлибр, «аффористический стих» и даже аллеаторика (к примеру, «Стихо-творение», которое, как отмечает его автор, «можно читать фрагментами и в разном порядке, в т.ч. от начала к концу. При этом настроение и смысл существенно варьируются»)? Странный романтик! В высшей степени странный!
Опять роятся мысли о смешении, смещении и взаимопроникновении, т.е. о постмодерне. В таком случае, попробуем отстоять следующую точку зрения:
Т.Аинова – романтик, инфицированный постмодерном.
Но каково качество, каков «диагноз» этой инфицированности? Увы, здесь тоже не обойтись без цитат:

«И уже западло любоваться сквозь призму слезы»
«Ей на фиг не нужны метанья и кульбиты»
«Где дрочат гитару отроки»
«Свой принцип неучастия в компосте
какими словесами оправдать?»

Какой-нибудь пурист от меломании назовет это рецидивами дурного вкуса, исследователь авангарда – эпатажем, а равнодушный к поэзии профан попросту пройдет мимо. Бог с ним, с профаном! Но о каком «дурном вкусе» может идти речь, если рядом – «призма слезы»? Какой может быть эпатаж, если «эпатажный» материал органично вплетен в ткань «высокостильного» текста, а не выделен, выпячен некой красной строкой, троеточием и прочим знакопрепинательным антуражем, как того требуют законы «классического» эпатажа? Нет, здесь властвуют иные смысловые мотивы, иные выразительные начала. Имя этим началам -  декапопс.
Что же такое декапопс? Поищем ответ в творчестве самой Т.Аиновой. Одно из стихотворений предлагаемого сборника – «Интегрированный диптих памяти манхэттенских небоскребов», сопровождено весьма показательной авторской ремаркой:
«Три в одном»: может читаться как цельное произведение, состоящее из 12 длинных строк, а также как два самостоятельных стихотворения, не только символизирующих манхэттенские небоскребы, но и пародирующих два направления искусства – декаданс и попсу».
Словом, декапопс – это своеобычный, возможный лишь в лоне постмодерна симбиоз декаденства и поп-искусства, культурологический кентавр «особо-посвященного» интелектуального эстетства и «архипопулярного» мас-культа во всей его асентиментной профано-брутальности.
Безусловно, попытки компромисса между элитарной и обывательской культурами наблюдались и в прошлые эпохи, к примеру, у романтиков-националистов XIX ст., видевших панацею общепонятности искусства в его обращении к фольклорным, рустикальным корням, у дадаистов и «поп-артщиков» ХХ ст., стремившихся приложить экспериментальные наработки художественного авангарда к массовой, общедоступной и, как им казалось, общепонятной культуре. Но все завершалось очередным крахом интеллигентских иллюзий: как ни рядись в лапти и сарафаны, очки и пытливый взгляд выдают ученость, а следовательно – «ненашенскость», «ненародность», «белокостность» их хозяев. А произведенные ими худпродукты так и оставались уделом узкого круга меломанов с перспективой кануть в малочитаемую бездну художественных энциклопедий.
Декапопс – новый виток в поиске упомянутого компромисса, потрясающий художественное сознание на рубеже XX-XXI столетий. На сей раз «элитарный» художник – уже не «народ» (т.е. «село»), а представитель наднациональной городской массы. Он неистово хочет нравиться этой массе, но не в состоянии преодолеть свою «ученость» и непрерывно выплескивает наружу страдания по этому поводу, этими же страданиями вдохновляясь на новые (и публично-показательные) творческие подвиги. К тому же, городская масса – его единственный читательский (слушательский, зрительский) резерв, единственный путь бегства от элитарной среды – этой банки с пауками, где он сам – лишь маленький паучок, которому никогда не стать властителем дум «литературной общественности». Если обратиться к нынешней киевской практике, то на поприще декапопса немало преуспел композитор-литератор-перфоменсист Сергей Зажитько, безусловно эффектнейшее явление музыкальной жизни Украины начала XXI века. В литературе невозможно обойти вниманием Игоря Лапинского.
Но зачем понадобился декапопс Татьяне Аиновой? (При том, что сама Аинова, видимо, и не подозревает о своей принадлежности к нему)?
В человеческой душе все равновесно, в противном случае жизнь обрывается. Драматизм уравновешивается иронией, трагизм – сарказмом, но полную депрессию, безысходность, глушайший и беспросветный эмоциональный тупик, видимо, способна прорвать лишь откровенная брань, открытая, грубая издевка над причиной депрессии. К тому же, брань, как известно, обоюдоостра, бифункциональна: она – средство эмоциональной разрядки и она же – средство защиты от агрессивного окружения. Брань – ответ уродстовом на уродство, безобразием на безобразие. Помните фильм «Чучело» Р.Быкова, когда девушка, своей красотой и умом вызвавшая к себе агрессивное неприятие со стороны одноклассников, в отчаянии остриглась наголо – мол, пусть попробуют меня ненавидеть такой, «теперь я – чучело»! Видимо, подобная «чучелизация» мировосприятия, «чучелизация» как способ реагирования на смертоносные вызовы общества проясняет и гиперденсацию (сгущение) эмоциональных красок, и всплески демонстративной, на грани цинизма, брутальности. Даже возвышенная, доведенная до безумия любовь (а любовь у Аиновой немыслима вне безумия), устремлена к «ста осколкам в общий язык». Чувствуете боль на языке? А привкус крови? Впрочем, «нет последствия банальнее, чем боль»!
«Людочка лежала такая (с)покойная…», «чьи скорбные массы – предтечи блевотных влачили тоску на рогах и копытах…»
Эмоциональный гиперденс, драстическая безысходность – родимые пятна декадентства. Бранный бурлеск вкупе с натуралистически-«болевыми» образами – ярко выраженный pops: хотя бы потому, что «орган» их восприятия – отнюдь не разум... Вместе же – декапопс.
А возможно ли вне эстетики декапопса столь естественно, как в поэзии Т.Аиновой, сочесть высокий слог с возможностью называть вещи своими, зачастую даже малоэстетичными, без оскомных эвфемизмов, именами?
Сложный поэт Татьяна Аинова. Сложна, трагична и своенравна ее героиня. Видимо, и трагична ввиду своенравия, а своенравна – ибо слишком интеллектуальна, слишком чувственно ранима для той действительности, в которой она «прописана» судьбой. И в то же время – слишком внутренне сильна и зубаста, не под стать ранимости. Эти свойства с завидной последовательностью вопрощаются на всех этажах поэтического бытия – в бытописи, «стихописи» и даже «политописи». С одной стороны, испытываешь искреннюю радость от того, что талантливейший поэт Аинова не желает «корчиться внутри словесной клетки» хотя бы потому, что «стихи – предвестники несчастий». С другой стороны, иного читателя постигнет подлинный шок от освещения этим же поэтом некоторых реалий украинской политической («Выборы в гареме Украина…») и культурной жизни («Ода зданию НСПУ»). На первый взгляд – разит украинофобией. Но стоит лишь вдуматься ее строки «но меня на последний неправедный суд не сюда понесут, никуда понесут» (вот оно – заветное аиновское никуда!), как становится пронзительно очевидным: в какой бы стране, в каких бы весях («Селяви села») не довелось жить нашему Поэту, ни душевного покоя, ни удовлетворения жизнью ему не сыскать нигде – ни в Украине, ни в России, ни во Франции, ни даже в Гель-Гью! Аинова – слишком сложный поэт не только для своего жизненного пространства, но и для своего жизненного времени – для нашего времени! Сложный не напоказ, не надуманным сгущением красок и усложнением простых истин, как это зачастую наблюдается у псевдоинтеллектуальных авторов, а заострением сложных проблем бытия, воплощением сложных характеров и «художественным вскрытием» тонких психофизических материй. А потому поэзия Т.Аиновой требует от читателя глубоко вдумчивого отношения к текстам, категорически отвергает их поверхностное «пробегание глазами» и прочие методы «масскультовского» скорочтения.

Не знаю, как Вы, Читатель, но лично я, невзирая на глубокие порой разногласия с автором в отношении к некоторым реалиям жизни, при чтении стихов Татьяны Аиновой неизменно пребываю в состоянии эстетического пиршества, которое хотелось бы длить вечно. Даже невзирая на декапопс…      


Александр Резник, культуролог, канд. искусствоведения, г. Киев, Украина