Вчера, 20 декабря 2012 года, произошел очередной зимний кастинг фестивального движения «Ветер поэзии», о котором мне хотелось написать тут же по горячим следам («горячие следы» у меня – это ночь после действа), но здравый смысл подсказал подождать утра, чтобы текст не приобрел характер отрывочных эмоциональных ассоциативных выкриков.

Итак, утро дня Конца света, 21 декабря 2012 года. Армагеддона, естественно не произошло, вопреки пророчествам ацтеков, нумерологии текста «И цзин», метафизическим истериям адвентистов и призывам Ватикана «Проводите свою душу достойно, купив у нас индульгенции», напоминающим рекламу хосписов: «Умрите красиво». Самое яркое впечатление вчерашнего дня – рекламный слоган одного из столичных клубов на FM: «Утра не будет! Ждем Вас на вечеринке «Конец света»» Зажигайте вместе с нами!».

Утро все-таки наступило. И вместе с ним – очищающая от ночного отчаяния усталость. На дворе стояла нормальная православная зима с чистым тибетским воздухом. Вспомнился Андрей Макаревич: «Конец света уже наступил, но он совсем не такой, как мы ждали». Вспомнился Жан Бодрийяр: «Конец Света придет тогда, когда человек сможет созерцать свою смерть на экране монитора». Вспомнилась композиция основателя видео-арта Нам Джун Пайка: Будда сидит перед стареньким треснувшим мини-телевизором и созерцает в нем свое изображение. Чистая нирвана. Диск очищен.

То, что виртуальная реальность, заполняя образовавшийся после постмодерна бытийный вакуум, компенсирует нам ценность подлинной духовной жизни, - известно давно, и не мне об этом говорить после Маклюэна и  Мановича. Но то, что медиа, будучи «кибер-протезом», еще больше размывают жизненный мир человека, делая вкусное безвкусным, жизнь – безжизненной, а смерть – несмертельной, «нестрашной», – об этом говорить стоит. Полное или почти полное отсутствие нравственной ответственности за текст, размещенный в сети, создает эффект брендинга, когда информация о предмете вытесняет сам предмет. Знак становится важнее смысла, символ – важнее символизируемого, означающее вытесняет означаемое.


Симулякры (пустые символы) размножаются как метастазы, и мы все оказываемся втянутыми в бессмысленный процесс деления и почкования аватарок, отретушированных эстетической хирургией.
Одной из таких аватарок становится Любовь. Когда лазание в окно к любимой женщине, чтобы поймать на лету чувственную пощечину, заменяется безобидным и пресным «лайком». Когда «сердечко», посланное любимому мужчину, заменяет священный инфаркт от прикосновения к пульсу на шее. Когда категории времени и пространства размываются, теряя свое обаяние преграды, – то обаяние, которое побуждает нас бежать, раскинув руки-крылья по перрону и бухаться о грудь. Кто-то скажет ,что это хорошо, - мы живем в голографической эре будущего, в котором мы, дерзновенно уподобляясь Творцу, сможем сами себе создавать реальность, креативно комбинируя ее грани в причудливую мозаику…

Может быть.

Но мне больше по душе средневековый витраж.

Одной из таких аватарок стала Поэзия.

Конечно, забавно, выращивать на виртуальных фермах в играх-стратегиях коз и овец, но это не заменит вам ни живой козьей шерсти, ни бабушкиных носочков, ни запаха брынзы в далеких Карпатах, ни гортанное пение чабанов. Я – за бытие Хайдеггера, за бытие, которое экзистенциально живо и потому «ускользает» от нас, вызывая в на с желание «поймать» его Истину в Языке и выразить через переполняющийся суфийским вином смысла Символ Поэзии. Вот это Теофания. Это сатори. Это нирвана. Я никогда не жила в селе, но, играя с медиа-копиями фермерской скотины, так и тянет понюхать хорошего жирного навоза.

Когда поэзия превращается в видео-прием и становится средством интернетной коммуникации, из любого текста можно сделать аппетитный флешмоб. Казалось бы, это хорошо, вот она обещанная свобода творчества, вот оно, спасение из удушья союзов и салонов навстречу молодому ветру  креативности!
Но не тут-то было. Молодая поэзия, начавшая функционировать по законам видео-образа, неконструктивно использовала преимущества эры визуального  поворота», – подобно тому, как буржуазный постсовок, отбросив от СССР все лучшие качества, воспринял и довел до анекдотического абсурда бюрократизм системы.  Ведь запрет на курение в общественных местах, замаскированный заботой о здоровье граждан, играя на сатисфакции ностальгического поколения борцов за чужую нравственность, является не более, чем средством стандартизации личности, которой постоянно указывают на «ее место» (Шарикова – в машине НКВД). Сложно представить, что ушли в небытие богемные кафе, где странные люди с бородами в истертой джинсе, дымя в потолок, говорили о Кундере. А ведь это и были последние очаги диссидентсва, последние приюты творческой интеллигенции, воспитанной на Гребенщикове, Маркесе и Бродском. «Ничего не мешает вам делать то же самое и без курения», - так и слышу недовольный визг у себя за спиной.

Вы правы. Ничего. Но есть такое понятие: «свобода». Свобода, которая не претендует на нанесение вреда соседу (есть залы для некурящих), но которая предполагает ауру того, что современные эзотерики называют «эгрегор», а современные философы – «ментальное пространство» – духовный контекст, в котором легко дышится творческому человеку (даже если это и засоряет мои легкие: но, в конце концов, мои легкие принадлежат мне, а не государству!). А нас обтесывают, назидают, выгоняют (опять, опять) – и уже не в душные кухоньки совковых квартир, а в необозримую вселенскую тесноту «глобального села» социальных сетей, живущих по принципу: «Дерни меня за линк, и  я скажу тебе, кто ты».

Вместо друзей – «френды».
Вместо Диалога – «диалоги».
Вместо споров – троллинг.

Такое длинной отступление о курении было необходимо потому, что я хотела показать: агонизирующая система всегда принимает смешные законы для мимикрии собственной агонии. Вспомните «сухой закон» эпохи Михаила Горбачева. В Древнем Египте Позднего Царства над могилами пришлых царей начали возводить очень некачественнее, но зато большие и пышно декорированные пирамиды, хотя пирамид в Египте не строили уже больше тысячи лет, – в то время, как страну раздирали африканцы, вавилоняне, сирийцы, греки, македоняне…
Поэзия превратилась в форму запрета на курение в общественных местах. Ее лишили главного места – Слова – и искусственно втолкнули в уютный конклав «специально отведенного» места – Сети. В этом клозете, хоть и пахнет не дерьмом, а дезодорантами, и всюду есть чистые салфетки, Храма не построишь. Потому как не годится клозет для Храма, хоть золотые унитазы там поставь. В Украине образовалась мощная волна молодой поэзии, воспитанная на интернет-эстетике, которая поначалу поманила меня смутной надеждой продолжить дело антисистемной маргинальной контркультуры 1960-80-х годов. Но что я вижу в ней сейчас?

Вот эта поэзия «выползает» из медиа-отсеков и устраивает уличное действо. Приходят люди с идентичными бесформенными стихотворениями, по жанру напоминающими винегрет белого стиха, верлибра и частушки, – но при этом не создавшие из этого салата достойный синтез. Рифма в стиле «Растишка» – растите», навязчивый лексикон «за… бать», не менее навязчивая семантика «Я сколюсь (укурюсь, брошусь, порежу вены)» при полном или почти полном отсутствии экзистенциального опыта переживания смерти (которого никому не желаю ак люядм-человекам, упаси Боже, но писать о котором, не зная, - не следует)… Ко всему этому вполне мускулинному смысловому набору «крутых» образов добавляются милые  девические тропы в стиле «Я тебя, суку, ненавижу, потому что ты украла моего парня» или «Засунь мне в рот свой карандаш».

Вопрос не в том, как молодые (и не очень молодые)  ребята пишут. Вопрос в том, стоит ли мне, человеку и поэту, который еще, слава Христу, несет ответственность за свои поступки, – жертвовать наукой, философией, профессиональными выступлениями на профессиональных фестивалях, признанием в приторных официальных кругах, полемическим сотрудничеством со всяческими союзами и ейной матери «дочерними структурами», семьей (в конце концов!), чтобы выполнять ту задачу, которую я себе избрала как путь Боддхисаттвы, как свой вариант йоги и которой вы все от меня ждете? Выкапывать в грязи алмазы и взращивать лотосы на болоте.

Когда члены жюри фестиваля (в частности, Валерий Сазонов) пытаются объяснить ребятам не только, что такое настоящая поэзия (Пушкин, Бродский, Цветаева), но и что такое настоящая культура протеста, они наталкиваются на абсолютно глухие лица. Публика бывает разной. Мне приходилось выступать перед божественной публикой, пред очень хорошей публикой, перед просто хорошей публикой, перед пассивной публикой, перед озлобленной публикой (что еще круче), – но я никогда не видела настолько ЗАКРЫТОЙ в своем самомнении публики.  В ответ на упоминание «верлибр в стиле раннего Бродского» или «цветаевская концовка», мы видели не просто – непонимание (все можно доучить, дочитать), – но враждебность, как будто мы хотим причинить ребятам какое-то зло. Более того: если вы считаете себя контркультурой, почему при упоминании лидеров украинских хиппи поэтов Юрия Крыжановского и Тараса Липольца, вы смотрите так, как будто мы говорим на китагане?  Если вы считаете себя голосом «молодого поколения», почему никого не вдохновляет возможность получить бесплатно книгу стихотворений покойного Влада Клена, имя которого (как и имена, по сути, теоретиков неофутуризма – Евгении Барановой, Максима Кабира) вызывает только печальное: «А ху ли, мы их не знаем».

И это удивляет. Даже не сердит. Я прощаю людям, которые в ответ на просьбу Валерия Сазонова: «Оставьте меня в покое, у меня 30 дней назад умерла жена, я пришел сюда просто слушать тексты и читать стихи, давайте работать», ему говорят: «Ты че, бля, такой агрессивный, а?»

Я прощаю людям, которые в  ответ на мое стихотворение о покойном близком человеке, говорят: «Слышь, я тобой восхищаюсь, но ты всегда так грузишь?»

Они действительно не ведают: ни что творят, ни кто творит, ни тайны творения как таковой. Для них высшие авторитеты – это недавно выпорхнувшие из той же столичной замкнутой богемной тусовки «молодые» (и весьма сомнительные) дарования, половина «находок» которых – более или менее удачные трансформации тропов старых контркультурщиков.

Я не ругаюсь. Не упрекаю. Но я – за Пушкина. Я – за Маяковского. Я – за Бродского и Бу-ба-Бу. Я не хочу, чтобы священная ценность свободы опускалась до уличной шлюхи и превращалась в средство сублимации для гламурных клиентов. Не для этого я последовательно уходила от всех проявлений советского официоза в искусстве, чтобы здесь – под забором – найти не иероглиф, а всего лишь три буквы. Хотя, что еще можно найти под забором… Это у Гребенщикова Никиту Рязанского Cвятая София «нашла под кустом».

Участники декабрьского «Ветра поэзии», очевидно, не слушают Гребенщикова или не понимают его слов.  
Парадоксальным образом цинизм «поколения «Стас Михайлов» (выражение поэта Елены Лазаревой) сливается с приторным ханжеством салона: те же сублимирующие девочки, то же удивление словам «рок», «хиппи», «авангард», та же душевная глушь.

Я, к сожалению, пока, ничего не могу изменить. Я считаю, что моя задача на избранном мной пути – блокирована. Миссия не выполнима.

Я обращаюсь к вам, поэты и просто люди: если можно еще как-то помочь мне разбавить поток попсы – я не прошу гениальной поэзией – но интеллигентным отношением к искусству – помогите мне. Если же нет, я просто уйду из этого балагана, сяду с поваренной ложкой и рукописями в стол дома и буду нянчить детей любимому человеку.
У меня все.


На самом деле я люблю вас.

Простите, если моя личностная правда не совпадет с вашей личностной правдой.

Поэт Евгения Бильченко.