Эссе 1. Идеология Сталина и идеология Бандеры: тоска по Богу в славянских обществах.

В романе «Невыносимая легкость бытия» Милан Кундера написал гениальную вещь о природе идеологии: «Недавно я поймал себя на необъяснимом ощущении: листая книгу о Гитлере, я растрогался при виде некоторых фотографий, они напомнили мне годы моего детства; я прожил его в войну; многие мои родственники погибли в гитлеровских концлагерях; но ЧТО БЫЛА ИХ СМЕРТЬ ПО СРАВНЕНИЮ С ТЕМ, ЧТО ФОТОГРАФИЯ ГИТЛЕРА НАПОМНИЛА МНЕ ОБ УШЕДШЕМ ВРЕМЕНИ МОЕЙ ЖИЗНИ, о времени, которое не повторится? (выделено мной – БЖ)… Это примирение с Гитлером вскрывает глубокую нравственную извращенность мира, по сути основанного на невозможности возвращения, ибо в мире ВСЁ НАПЕРЕД ПРОЩЕНО и, стало быть, ВСЁ ЦИНИЧНО ДОЗВОЛЕНО» (выделено мной – БЖ).

В 1917 году большевицкий переворот осуществил космическое преступление: не потому, что к власти пришли коммунисты, а потому что у людей отняли религию. RELIGARE, латинское слово «связь», отражает самое фундаментальное стремление человека: стать больше, чем он есть, установив связь с божественным. Тибетские буддисты говорят, что каплю воды в зной можно сохранить, только выпустив ее в океан, то есть фактически уничтожив в качестве автономной единицы. Христианская идея прощения была забыта или приняла какие-то странные формы. Странным образом мы почему-то понимаем всепрощение как абсолютное принятие. Отец Александр Мень акцентирует внимание на высказывании Иисуса: «Не мир, а меч». Принимаем и прощаем мы человека, что не значит, что мы оправдываем и приветствуем человеческий грех. Герой Кундеры принимает и прощает Гитлера на основании сентиментальной ностальгии, но упоминаемая чешским гением «глубокая нравственная извращенность мира» рождается как раз из переступания грани между ностальгией и реальностью, грехом человека и самим человеком. Поэтому выражение «Всех понять» таит в себе опасность какого-то невольного, из лучших целей допускаемого равнодушия, как и выражение: «Мы никогда не простим», - таит в себе чудовищную жестокость погони за инакомыслящими.

Когда у славянского человека отняли религию, религиозная потребность стать чем-то большим сохранилась, и удовлетворить её была призвана идеология. Не всё ли равно человеку, где встретить сакральное: во время таинства причастия или первомайской демонстрации? Так Бог заменятся кумирами. И, если у людей развитых, интеллигентных, основная часть которых была генетически уничтожена, встреча с Богом вполне может осуществляться в тихом медитативном пространстве собственной мысли, то для молчаливого большинства необходимое язычески видимое чудо богоявления – от вождя на трибуне до бодрого отряда новых апостолов, покорителей целины и строителей БАМ. Невинное счастье, как сказал бы Кундера, которое при этом испытывает человек, - ничем не отличается от религиозной радости первобытного дикаря. Отними у него это счастье – и он будет тосковать всю оставшуюся жизнь, как тоскует бабушка, глядя на фотографии своей юности, которую она в святом слиянии воедино политики и личной сакральной жизни называет «Сталиным».

Когда революции нового толка отняли у славян в 1990-х годах советскую квази-религию, нужен был новый эрзац. Массовое восстановление церквей не могло удовлетворить всё ту же гложущую потребность в RELIGARE. Единичные клубы йоги или группы общения либеральных верующих в Новой Деревне рассчитаны были только на культурную элиту или на маргиналов, не желающих жить, «как все». Что было делать всем? – только возрождать идеологию. Поэтому, когда мне говорят, что рыба гниет исключительно с головы, я скептически морщусь. Ни одна пропаганда власти не возымеет свой эффект, если не попадет в благодатную почву. Обыватель, который жил в четкой матрице «братских народов», принимая империализм за дружбу, будет искать образ Империи в самых разных формах. Так рождается «русский мир» - псевдо-православная идеология русско-советского шовинизма. Так рождается национализм – псевдо-языческая идеология этнических анклавов, сопротивляющихся Империи. Уродливый классовый коллективизм «старшего брата» наталкивается на не менее уродливый племенной коллективизм «Украины для украинцев». Человеку, который верил в то, что «Сталин придет – порядок наведет», очень легко поверить, что придет Путин и наведет порядок, придет Бандера и наведет порядок.

Я не делаю никакой разницы между русскими шовинистами и украинскими националистами, о сходстве ур-фашизма которых написано немало моих работ. Главное, что их роднит, - это искаженное религиозное чувство, желание стать чем-то большим, чем они есть, неспособность жить наедине со своей личностью. Тоска по Богу, которого мы потеряли, переплавляется в тоску по юности у советских стариков или в тоску по мужеству у национальной молодежи, выискивающей сепаратистов, как некогда такая же коммунистическая молодежь вооружались плакатами для борьбы с изменниками Родины и кошками в подъездах. Желание быть моложе – это желание быть ЛУЧШЕ, то есть – божественнее. Желание быть ЛУЧШЕ – это желание быть сильнее, то есть божественнее.

Вот почему я считаю атеизм одним из самых крупных преступлений ХХ века.

PS. Всё сказанное не имеет отношения к мыслящим разумным атеистам, которые опираются на общечеловеческие светские ценности. Просьба не путать свободу личностного духовного выбора с нейтральными философскими размышления о социально-этической функции религии.

Эссе второе. У Победы - всегда трупный запах.

Немного самоанализа. Почему я иногда боюсь писать? Потому что сбывается. Возможно, мне кажется, но слишком уж часто сбывается. Как мои тексты сбылись при победе революции? Вот небольшая зарисовка тех первых эйфорических дней в слове: трех мало известных моих текстов 23, 24 и 25 февраля 2014. Весьма не-эйфорических текстов. Они в свое время были опубликованы в сетях и даты легко проверить. Повторить их сейчас есть повод.

В ответ на мой пост "Москальский поэт" versus "японский шпион" (http://vk.com/id91823257?w=wall91823257_20828/all), кроме адекватной реакции Громадського радио, получила неоожиданный и в чем-то справедливый упрек от читателя (подозреваю, что не демократа, а консерватора, но не суть), почему во время революции прекраснодушная (слово-то какое) интеллигенция не "отмежевалась" от вышиватников и национал-радикалов, от тех, кто пришел к власти на костях Майдана и от тех, кто нынче зигует, паразитируя на Небесной Сотне? Вопрос хороший, учитывая, что последний свой философский год я занималась анализом конфликта между либеральной и национальной идентичностью Майдана (с момента написания прошло полгода и сейчас эти тезисы выглядят более понятными большинству, чем когда я выкрикивала непонятные фразы на фоне всеобщей радости:http://poezia.org/ru/publications/43138).

Не желая оправдывать в том, во что я до сих пор верю и считаю лучшим временем в своей жизни (имею в виду студенческий конфетно-розовый период бунта с синяками под глазами), хочу привести читателям первые три текста, написанные после победы Майдана 21 февраля. То есть первые три текста после "Кто я?", которые мало кто заметил из-за эйфории вокруг моего "Мальчика". Не претендую ни на роль шамана, ни пророка, ни футуролога.

"Те, кто раньше боялись «лайкать», - стали громко, красиво лаять. Записались в ряды поэтов, идеологов, попугаев,
Составителей антологий…" (это был 2 день, еще не было антологий).

"К награждению Непричастных Отношения Не имею". (медали только начали коваться).

"И мне не надо праздничных петард,
Когда «алло» сменяет длинный зуммер..." (3 день - еще не было разводов на русско-украинской почве).

"Мой прадед – Георгий. Он уничтожил змия
И так же, как все, в аду Соловецком умер" (4 день - самый провокационный отрывок, вышиватники не заметили: попытка вернуть Георгию его цветаевское белогвардейское значение).

"Но будет тебе - большущий, как дыня, праздник.
И будет народ в кальсонах кричать и бегать.
… А маленький мальчик, ябеда и проказник,
Попросит у папы Lego-конструктор «Беркут»". - 4 день, не комментирую. Дальше три текста (правописание полностью сохранено - как было 2 года назад: я так и писала: "Первый день после Победы", и это меня сейчас ужаснуло):

Победа

Марии Берлинской

Я стоял – и роились пули. Как в Крыму – мошкара и звёзды.
Я хрипел обгорелым горлом, задыхаясь в глуши прослушек.
Форт был взят. Подошли ребята, - и сушили цветы и вёсла,
И плясали они вприсядку, и палили салют из пушек.

Те, кто раньше боялись «лайкать», - стали громко, красиво лаять.
Записались в ряды поэтов, идеологов, попугаев,
Составителей антологий… Я совсем не желаю зла им.
Я заранее всё предвидел. И заранее всех прощаю.

Потому что у всех народов есть такая игра: «Post Factum»:
Тот, который в неё играет, - всё обрыщет и всё обрящет.
Обмануть можно деток в школе. Но несущих за гробом факел
Не обманешь. А я – несущий (что читается: «Я - лежащий»).

«Что ты хочешь? – Мне скажет умник. – Это было и это будет:
У солдата – сухарь в кармане. У фельдмаршала – стол со сдобой.
Не печалься. Don’t worry, в общем. Пей шампанское. Жуй свой бутик.
Исповедуйся. Съезди в горы. Напиши мемуары. Сдохни».

Но ещё остаётся голос. Голый крик среди слов во фраках.
Голос Летова. Голос Леты. Голос ангела против змея.
Голос – внятный, как пять копеек, заслуживший простую фразу:

К награждению
Непричастных
Отношения
Не имею.

23 февраля 2014 г. Первый день после Победы.

Мои друзья, оставшиеся там

Мои друзья, оставшиеся там!
Меня и братьев сосчитав врагами
И вынося любовь вперёд ногами,
Пацифик мой вы приняли за танк.

Моя родня, оставшаяся там:
Любимый муж и старенькая мама –
Два зёрнышка одной советской манны,
Которая, увы, лишь снилась вам,

Пока мой прадед отбывал свой срок
В кошмарном сне тридцать седьмого года
По воле бесноватого урода,
Себя в тиранах множащего впрок

На все века: до Рождества Христа
И от Христа – и так до постмодерна.
Уходит в ночь походкою неверной
Моя сестра, оставшаяся там.

И мне не надо праздничных петард,
Когда «алло» сменяет длинный зуммер...

Простите мне, что я за вас не умер,
Мои друзья, оставшиеся там.

24 февраля 2014 г.

Письмо в Херсон

Аркадию Веселову

И я прихожу домой и снимаю свитер.
Курю…
На глазах Фейсбука слезятся титры.
Мы сделали вам страну, а теперь – живите.
Живите в ней, как хотите и не хотите.

Я слишком устал.
Мне снова назначат онко-
Анализ крови, впитавшей угар гранаты
И несколько матов комнатного подонка,
Который марает ленточкой честь солдата.

Мой прадед – Георгий.
Он уничтожил змия
И так же, как все, в аду Соловецком умер,
Чтоб пели девчонки в розовом «Mama Mia»
На каждой из ваших пыльных советских улиц,

Где летом гурьбой, как мячики, скачут дыни
Под кузовом, прикорнувшем к траве подножной…
И ты не со мной, и ты не со мной, и ты не
Со мной, а со мной теперь – до предела сложно.

Кому-то – легко. Он машет флажком из Глазго,
Грустя эмигрантским сплином и русским кайфом.
Я мир научился видеть - отёкшим глазом.
Я мир научился слышать - притихшим скайпом.

Но будет тебе - большущий, как дыня, праздник.
И будет народ в кальсонах кричать и бегать.

… А маленький мальчик, ябеда и проказник,
Попросит у папы Lego-конструктор «Беркут».

25 февраля 2014 г.

PS. Советую такие самоанализы и вам, чтобы посмотреть, насколько за это время изменилась ваша идентичность. В своей я утвердилась, выяснив для себя, что базовые основы моих высказываний ничем не отличаются от меня нынешней. А "почему не отмежевалась от мудачья?" - мне кажется, что свою часть отмежевания как поэт я делала и делаю. И мне всегда казалось, что надо "что-нибудь да делать", как говорил Пастернак Делать - лучше, чем лежать на диване и критиковать чужие ошибки. По-моему, я права, как считаете?

Эссе третье. "Москальский поэт" versus "японский шпион"?

Вот вам - забавная история, братцы. Звонил мне вчера ведущий одной национальной радиокомпании. Назовём его условно Б. - и пусть обижается, если нашепчут читающие мой блог. Знаю человека сто лет. Милый такой человечек, общительный, в годах. Но, как и все, под цензурой ходит. Помнится, не один год ходила я на его милую радиокомпанию и читала милые стихи без, не дай Бог, вульгаризмов и "жаданизмов", потому что, когда мой герой вуйко Микола с баррикады говорил в тексте слово ""Сука", - прибегала тамошняя тетушка и, заламывая руки, начинала запись текстов заново.

И вот этот милый симпатичный Б. снова объявился на моем мрачном декадантском горизонте. Не горя желанием опять идти и читать про "калину у садочку", я начала советовать ему хороших поэтов родного города Киева. Луценко Марию, например, внучку автора гимна Киева "Як тебе не любити". Или Валерия Сазонова, зная, что у него есть патриотические стихи об Украине. В ответ я услышала:

-Ні, вони щось часто москальською пишуть.

Я делаю паузу - достаточную, чтобы не выматериться, - и внятно говорю, что я тоже не приду. Я, конечно, понимаю: кушать всем хоца, а тут разнарядка на мову и все такое.

- Нє, - суетливо частит милый Б., - ти не подумай, я Єсєніна люблю, але у нас Київ - україномовний (то есть по-русски киевляне уже не понимают) і все ж таки державне радіо (ну, да, как это на государственном и по-русски - это ж сепаратизм).

Единичный случай, скажете вы? Помню, как Юрий Чабан умолял не пискнуть на русском во время наших циклов передач. Только вот о реабилитиации гонимого украинского - не надо, ладно? - после советских ущемлений отомстили уже сторицей. Всё никак месть свою утолить не можем, Монте Кристо хреновы. И Небесную Сотню - туда же подгребли, подпорку себе нашли, забыв сколько там было русскоязычных, на Майдане, не говоря уже о том, сколько было людей либеральных, левых и просто человечьих взглядов, тут Чабан прав, хоть и утопист еси.

Мне еше понятны прибогемленные вышитые соски из радикальных укрлитстудий, орущие: "Бей жидов, спасай Украину!" (ничего не напоминает?), - у них выхода другого для самореализации нет, не надень они на себя патриотическое забрала в литературе им сказать от себя чисто конкретно нечего, а тут - пример хороший на улице: разгул рогульства, и всяк дебилоид - герой нации. Мой город перестал быть моим.

Как-то невольно представились господин Б. и воспитываемая им и еще кучей представителей этой пиздобратии молодая поросль - среди зимы на базе ДУК или летом в окопах Славянска. Представляется это трудно. Когда я смотрю на нынешних няшных девочек в вышиванках, я могу понять, что хлопать им будут очень бурно, потому что секса хотят все, особенно солдаты. Вот только о "Зацілую рани" и "Никогда мы не будем братьями" - не напоминать. Любовь - не в няшности. А в том, что мои бабы волонтеры болеют от того, что все ребятам выложили. И я скорее поверю им, а не обцелованным ранам. Не хочу о грустном и тем более о былых делах, но всплывают перед глазами все они, все те, кому я дала литературные клички... Луганчанин русскоговорящий Ганно (позывные изменены), сидящий напротив меня в кафе после передовой ("Если кто-то хочет пить и громить, пусть сидит у себя на районе, а не оружие берет"). Наполовину русский Апостол - до того, как у у него поехали мозги и он вознамерился убивать каждого второго жителя Донбасса, - мечтающий о человечности и мире. Девочки-госпитальеры с эссе о Станиславском, Есенине и Цветаевой. Героинщик (назовем его так) - стоящий на Дарнице с испуганным лицом: "По ходу, я и не попал ни в кого, не видел, не знаю, честно". Кажется, его накрыли потом. Свои же. Помню хиппаря Дилана - бывшего растамана, потом снайпера, потом снова растамана: "Я воюю против мудаков, а не с мудаками". Не помню, чтобы кто-то из них зиговал. Когда война успела деградировать настолько, что вытащила из них зверей и вытащила других зверей им на смену? Или она всегда была такой?

Что остается философам: кропать, как я, эссе за эссе о новом тоталитаризме? Сколько я их написала за последний год? Десять? Десять тысяч? На непонятных для рогулей словах, чтобы не облили грязью, ибо категории Умберто Эко - им не по силам? Пишу. Не знаю, правда, кому. Кроме десятка мыслящих читателей в соцсетях. Десятка студентов или таких же ученых идиотов в зале.

Что остается поэту-нонконформисту? Цельность - достояние глупости, когда цельность становится фанатизмом. Вписаться в брендовый лагерь одной из воюющих стран? Не пойду я на это, ну, не будет у меня официальных антологий, как у милых коллег, - по три на месяц. Ни путинских антологий, ни крымских, ни бандеровских. К пятой колонне в Москву? В узкий промежуток к русскоязычной интеллигенции Украины? К Бобу Марли, на кулички, куда охотно посылают что украинские нацисты, что русские шовинисты?

В юности я влюблялась бурно и отдавала всё герою. Интересно, что после острого периода служения, у меня начиналось отторжение - вплоть до тошноты. Сейчас - в роли-героя любовника - страна. И, ведь знаю, же, как говорил Иисус, что "храм падет", что временно всё это, но до последнего момента была надежда, что из тупика удастся выйти еще при жизни. Скажете, опять я - хандрю и вообще-вообще пессимист-пессимист? Да, не хандрю я. Всё равно мне стало. Всё равно. И выступаю я по городам от Запада до Востока. И даже придет кто-то из последних (как меня окрестили?) "эстетствующих пацифистов", во бля. Хоть буду знать, кто я в этом дурдоме. На "москальского"-то поэта придут. Вот прикол: вчера была "поэтом Майдана", а сегодня - "москальский поет". А - поэт-то всё тот же, вот он, с теми же взглядами, с той же свободой за пазухой.

Мне вот хочется спросить всех этих мальчиков-девочек, всех радио- и телеведущих, таких истероидно-устремленных, а если завтра сменится власть и везде будут звучать слова: "Права человека", "диалог культур"," "демократия", "гуманность", "автономия регионов" - слова-то простые, но они сейчас место уступили "нации", "воле", и "борьбе с внутренним врагом", - на какие авки вы смените свои рожи? А если через сто лет люди этой страны будут одинаково плакать над Волынской резней, Голодомором и обороной Севастополя - одинаково горько, - кого вы дубасить будете? Тех, этих? Все эти верноподданные Б.В.Г., радостно потакающие стихийным отрядам юных фашиков? Знаем - проходили. Германия, Италия, СССР, Беларусь, путинская Россия - добро пожаловать в список. Все, кто сегодня орет одно, - завтра дружно подхватят другое.

Только я уже не пойду в новую "гуманную" струю.

Когда выяснится, что всё нелепое и смешное, что я говорила сейчас, - как раз и есть самое нужное, "а мы-то не понимали", - не пойду.

Эссе четвертое. Как дела, писатели?

Мальчики налево, девочки направо:
Хорошо пописать вам в лесу весеннем.
Юрий Крыжановский

В последнее время я много выступала где ни попадя. И много организовывала. Теперь у меня перерыв в виде простуды, и мысли рождаются сами собой. У меня вопрос к русскоязычным поэтам Украины. К себе включительно. Нах...ра мы пишем? То есть нах...ра дергаемся? Давайте в стол уже что ли. Ребята, очнитесь, мы - не в бренде. И никогда в нем не будем. Максимум, что светит самым талантливым из нас - тусовка верных из 20-30 человек в захудалом клубе за 30 гривен входа. Молодежи -в большинстве - ну, плевать. Либо мы не заслужили, либо пипл хавает по этикеткам: ходят на имена, а не на тексты. Имена слышат из СМИ. И нечего обижаться - правда это. Мы - просто в упадке. И я не имею в виду русскоязычных поэтов-ватников, я не имею в виду издыхающий совдеп НСПУ или студию "Красный октябрь" для тех, кому за 70. Или такую же студию "Мамина черешня, или Бандере слава!" для противоположных маразматиков. Я имею в виду нормальных патриотов Украины с маленьким "недостатком": они говорят НЕ НА ТОМ языке и не зигуют. Нормальных патритов Украины, которые какого-то хрена делали своей Родине революцию, отдавали последнее для ее бойцов, но остались верны принципам гуманизма и русской (не-путинской, а пушкинской или довлатовской) цивилизации. Я себя имею в виду, в конце концов. Кому мы нужны? Никому. Путинисты из Питера нас проклянут, нацики из Киева нас затопчут. В узком промежутке в такие эпохи оказаться не удастся никому. Соскам, выкрашенным в черно-красное, не объяснишь ,что ты был на ДУК, потому что им оно нах...р не надо. Им надо мочить неугодных и выкрикивать "Хто не скаче". Максимум, что нам светит: мотаться между стариковским клубом про розы и луну и рэперскиими фантазиями молодняка. На одинаково захудалом уровне - вопрос только в количестве голов, но не в социальном качестве. Как вариант - валить в Россию, не в плохую-плохую Россию, а в нормальную вольнодумную Россию оппозиции. Меня там люди ждут. Ждут в Питере. Ждут в Москве. Стоят там с плакатами Нади Савченко и ждут моих текстов. И я там соберу народу нормально, как здесь - брендовый украинский автор. Я гонорар хочу, да-да, жрать я тоже хочу, потому что в моей офигенной Родине банки накрываются и зарплаты не платят. И я сейчас напоминаю себе дерьмо в проруби - с болезнями, выклянчиванием бабла у читателей, которые раньше помогали бойцам, и с ужасом: что будет завтра, если несколько сотен на карте. И к единомышленникам из Пятой колонны хочу. А здесь же, здесь напишут, что предатель. Здесь же, здесь вылезет стадо укр-рогулей и напишет. Так какого х...ра делать мне? И вам, те, кто ходит на эти посиделки? Так и ходить? Молчать и бояться? Надоело. Я даже не скрываю, что мне надоело, что отдано было этой стране всё, а в ответ сейчас я получаю пинки за любовь к человеку. И оппонент дешево радуется: "А я предупреждал!, - как будто я идиот, что не знала, чем кончится. Объяснять, что иначе тогда было нельзя - все равно что об дверь лбом. Как и объяснять сейчас стаду, что оно стадо. Да мы давно не люди, господа. И мы еще более не свободны, чем были. Мы в полной Ж. В общем, удачных выходных. Извините, если кого-то расстроила. Просто - на-до-е-ло делать вид, что все - зашибись.

Эссе пятое. Медитации о Пиночете, или Чили в отдельно взятом купе.

Три сумасшедших дня, в течение которых (и пусть потом говорят, что я хвастаюсь: может, это единственная доступная мне радость) я пережила два города, одно село, два автобуса, один поезд, три сольника, два групповых выступления и один телеэфир, - закончились. Еду, еще не остывшая от локтей близкого человека, в родном сто втором поезде «Херсон – Киев», мучаясь гастритом и депрессией, которую у меня неизменно вызывает успех у публики. Такой уж я человек.

И вдруг слышу интересный разговор соседей по купе, в который благодаря их непомерной общительности невольно оказываешься втянут, потому что готовить доклад о влиянии cultural studies на развитие славянской культурологии в таких условиях не представляется возможным. Мои попутчики – два простых мужика из Херсона, работающие на заводе. И девочка, едущая к кому-то в онкологию. Поскольку я заинтересовалась именно девочкой как человек, знающий по наитию, что запах спиртного изо рта в сочетании с обсуждением капельниц по телефону – это признак большого горя, - я невольно ослабила кордон интроверсии и вынырнула в коммуникативную среду, которой я обычно старательно избегаю.

Разговор вот о чем. Будто в унисон с моей книгой «Чили», один из мужиков говорит, что Украине нужен новый Пиночет, который сумеет остановить развал, анархию и коррупцию. Потом заводчики долго и терпеливо объясняют барышне, кто такой Пиночет и каким он был хорошим. Только ради нее (не хочется, чтобы моя потенциальная студентка получала базовые знания из таких источников), я отрываю глаза от доклада при реплике, как здорово, что всех воров убили на стадионе:
- А еще он поэту Виктору Харе на том же стадионе руки отрубил.

Девочка вздрагивает и отводит глаза. Мужичок недоуменно косится на меня и бормочет со смущенной улыбкой:
- А Виктора Хары не было. Вы его видели?

Понимаете, да? – и никто его не видел. Не было Виктора Хары, как не было Бунина, Мандельштама, Гумилева. Как скоро не будет Пушкина и Чайковского. Не было – и всё тут.

Потом уточняется, что Виктор Хара всё-таки был, но никто ничего ему не рубил. При этом, поскольку мои попутчики за неимением аргументов в виде фотографий целых рук Виктора Хары переводят разговор на преимущества порядка при Гитлере, приводится новый образец «идеального правления»: оказывается, немецкий диктатор с целью борьбы с «зайцами» вывез и расстрелял на конечной остановке семь безбилетных пассажиров. «Всего семь, - радостно повторяет мужичок, одобрительно кивая головой самому себе, - всего семь и никаких штрафов». Складывается такое ощущение, что именно у него вычли из зарплаты за безбилетников в том злополучном немецком депо тридцатых годов.

- А Бабьего Яра тоже не было, как и рук Виктора Хары? – мой вопрос.

Мужичок отправляется покурить.

Тенденции к реставрации фашизма во всем славянском регионе сегодня – давно не новость. По Платону и Аристотелю, именно диктатура является единственной реакцией черни на устроенную ею же анархию. Так что, это не новость и в истории. Все люди хотят порядка. Другое дело – какого «порядка». Показательно, что двумя днями раннее на ту же тему – преимуществ и недостатков диктатуры – я спорила не в нищем вагоне с плохо одетыми пролетариями, а с ухоженным буржуа в роскошной квартире, бизнесменом, поразившем меня своей начитанностью и прагматической проницательностью. Наш спор окончился согласием, потому что бизнесмен покорил романтическую душу поэта четким европейским отделением понятия «правовой порядок» от понятия «деспотический порядок». Первый основан на сознательности граждан, второй – на насилии. При втором безбилетников расстреливают, при первом – общество эволюционирует настолько, что все сами покупают билеты.

И вот сейчас, «трясясь в прокуренном вагоне», я поняла, насколько тонка грань между этими двумя моделями порядка. Тонка, потому что наш народ не готов к презумпции закона, но готов к презумпции силы. Ему проще сокрушить банк, а не открыть в нем счет. Убить вора, чтобы отнять у него, а не сдать вора государству.

Показательный момент: оба моих попутчика представляют собой то, что патриоты любят называть «ватой»: они получали неплохие деньги при регионалах, не приняли Майдан и новую власть. «Значит, так им и надо, путинистам проклятым», - подумайте вы – и будете… не правы. Мои попутчики не приняли либеральную риторику революции, но активно поддерживают войну на Донбассе и «наших мальчиков», которые бьют там злых дядек. Вдобавок ко всему, всех донецких беженцев следует депортировать как потенциальных сепаратистов. Хорошо еще, что не растерять, как тех немецких безбилетников.

- Но вы же понимаете, что новая диктатура будет правой и вам же первым не поздоровится с вашим языком, региональным происхождением и работой в «реговских» структурах? – четко спрашиваю я, глядя прямо в глаза.
- Та нет, - неуверенно возражает мужик, - обойдется…

Он всё еще надеется, что успеет купить билет на правильный фашистский троллейбус и полагает, будто казнить безбилетников будет он, и его дочери никак не окажется среди «зайцев».

Фишка в чем? Революция и война не воспринимаются как предок и наследник, как зачин и продолжение - не только многими сторонниками революции, но и многими ее противниками. При этом пророссийская «ватническая» идентичность удивительно и закономерно смыкается с радикально национальной именно под общим знаменателем «порядка» - и не важно, кто его будет наводить: Путин, Янукович, Пиночет, Сталин, Гитлер или вооруженные добровольцы Правого Сектора. Крайности сходятся в одной точке. Любой порядок - лучше западнической лакейской гнили временного правительства. И если гниль будет нарастать (а она будет нарастать), а варварское желание изголодавшегося народа с обеих сторон баррикад сомкнется и обретет теоретическую поддержку в лице консервативных представителей бизнеса, вся наша интеллигентная болтовня об отрезанных на стадионах руках полетит к чертям.

Потому что руки отрежут именно нам.

Засыпая, слышу бормочущую последнюю реплику мужичка, который приветствует карательные процедуры против донецких беженцев:

- А 20 февраля 2014 года мне шикарную «поляну» накрыли в Беларуси и спросили, чё у вас там за цирк…

14 марта 2016 г., поезд «Херсон – Киев».

PS. На следующее (сегодняшнее) утро после ночи написания этой заметки, когда поезд уже прибывал в Киев, узнала, что девочка, слушавшая с разинутым ртом то меня, то мужичка, - едет в онкологию не кому-то, а к маме. Вызвала ей такси, проводила, вместе купили дурацкие цветы… Вообще не вспоминался никто из них: ни Альенде, ни Пиночет.


Есе шосте. «ПОВСТАННЯ МАС»: МІЩАНИН CONTRA ГЕРОЙ

«Повстання мас» завжди було симптомом модерну, нині ж – стає ознакою «неомодерну». Актуальність застосування терміну «неомодерн» стає очевидною у світлі кризи, яку пережив постмодерний дискурс.Криза наступає після краху проекту мультикультуралізму (маркером цього краху послужила сумнозвісна «трагедія 11 вересня» у США) і, відповідно, спонукає до пошуку нових шляхів розвитку суспільства, що послужили б «протиотрутою» у ситуації тотальної релятивації цінностей.

Постмодерні тенденції створили навколо сучасної людини специфічний життєсвіт, коли жити далі, слідуючи виключно принципу насолоди, стає неможливим: усі спокуси вже пережиті нею, жодне із задоволень віднині не є цікавинкою. «Зяяння» розширюється, викликаючи невимовну тугу за ідеалом, потребу у відновленні втрачених горизонтів етики. Заповнити це зяяння і цю потребу можна лише Великою Ідеєю, яка б давала кожному усвідомлення того, що він є «Щось більше». Так відроджується тотальність – ключова ознака неомодерну.

Одним із способів відновлення тотальності є революція, за якою слідує гібридна війна. Революційно-військові потрясіння відновлюють у суспільстві культ героя, який набуває форми популістського елітаризму – елітаризації маси, яка під впливом політичної пропаганди героїзує саму себе.

Щоб зрозуміти, які форми нині набуває синдром «повстання мас», розглянемо його динаміку від модерну через постмодерн до неомодерну. Модерна тотальність означає цілість раціоналізованого об’єднання, що центром має уніфіковану центровану структуру та орієнтується на лінійну (діалектичну) модель історичного часу, що есхатологічно рухається до завершення під егідою розвинутого західного індустріального суспільства. За таких умов групи, що не мають ознак «розвинутості» (науково-технічний прогрес, масова освіта, демократія тощо) штучно піддаються трансформаціям відповідно до колоніалізму ліберально-демократичного світу. Аналогічній «модернізації» підлягали і країни «соціалістичного табору".

Прогрес індустріалізації, світові і громадянські війни, революції, крах колоніальних імперій, бунти колонізованих аборигенних Європою народів призвели до активних міграцій, наслідком яких стало перемішування гігантських мас людей, що, виїхавши із селищ і таким чином втративши базову фольклорно-міфопоетичну складову своєї ідентичності, тим не менш, ще не здобули нової інтелектуальної та професійної ідентичності міського типу. У результаті зазначених пересувань (підтримуваних, до речі, ліберальним принципом вертикальної соціальної мобільності) утворюється вельми рухливий маргінальний прошарок соціально агресивних «середньостатистичних індивідів», буття яких є межею між народною та високою культурою і знаходить своє естетично-моральне та екзистенційне виявлення у феномені кітчу (що є ідеалом міщанину).

Комерціалізація мистецтва супроводжувалася не менш інтенсивною ідеологізацією художньої творчості у межах тоталітарних режимів, у результаті чого утворюється своєрідних різновид масового тоталітарного мистецтва і масової тоталітарної культури, яка є результатом практичного спотворення інтерпретаторами високих гуманістичних вчень і ґрунтується на естетизації війни як вираження домінуючої ментальності колоніального модерного світу.

Структурована і систематизована до рівня уніфікованої та консолідованої під певним ідеологічним гаслом спільноти («Ми-об’єкта» за Ж.П. Сартром) маса як детермінанта поведінки індивідуального суб’єкта є соціальною мегамашиною, структурним гвинтиком якої постає «людина-маса» – середньостатистичний індивід, що є предметом маніпулювання на основі механізмів стандартизації. Прагнення такого індивіда уподібнитися Іншому не є ні виявом шляхетно-релігійного тяжіння до соборного єднання (як-от у православній ментальності), ні виявом традиційного східної общинної цілісності щодо слідування природному загальному шляху(даосизм, конфуціанство, етика дзен). Орієнтація на Іншого у даному випадку є синдромом садомазохістського бажання «бути як усі (в стаді)», – щоб не відчувати самотності, оскільки свобода вибору, яка її супроводжує, обертається тягарем рефлексії, вини, страху перед вседозволеністю та «закинутістю» у світ («втеча від свободи» Е. Фрома).

Претензії модерну на універсальну пояснювальну силу через побудову структури (системи) як абстрактно-формальної моделі пізнання та конструювання світу викликали знаменитий студентський бунт у Сорбонні 1968 року з його афористичним гаслом «Структури не виходять на вулицю!» як початок формування постмодерну. У межах останнього зникає диференціація масового та елітарного через подвійне кодування їх обох.

Знеособлена дифузна масовість стає визначальною характеристикою сучасної ситуації, що перебуває у маргінальному розрізі між класичною інтелектуальною елітарністю професійної культури меншості та посткласичною профанною повсякденністю міщанської культури більшості.

Сучасна (неомодерна) масовість – це масовість популярної культури, яка несе функцію подвійного коду, сприймаючись як елітарна в елітарних колах і як масова у масових та адаптуючи високі наративи до сприйняття звичайних людей. Глобалізація дозволяє поєднати модерний феномен «людини-маси» з постмодерним «текстом-насолодою». Завдяки опосередкованості постмодерним елітаризмом, така масовість має характер популістського елітаризму, який героїзує «мовчазну більшість»: обраною (елітарною) одиницею шляхом демагогії оголошується маса. Кожного «міщанина» виховують як «героя». Героїзм стає нормою. У контексті ініціації героя смерть інтерпретується як гідне завершення героїчного шляху. Бажання померти самому полегшує убивство інших: кожен, хто вбиває, відчуває, що він обороняється навіть ,якщо він давно перетворився в карателя. Кожен герой виховується так, щоб він відчував, що він не служить структурі своєї країни, а бореться із структурою іншої країни: за таких умов навіть відданий жандарм перманентно відчуває себе непокірним революціонером.

В умовах нової масовості особистість не має цінності. Все вирішує група людей, яка оголошується «народом». Народ постає як феномен декоративно-театральний, що у сучасних умовах ілюструє мережа Інтернет, де емоційна реакція спеціальної групи людей видається за «народну волю». «Глобальне село» апелює до ерзаців фольклорної архаїки, традиції якої освячують правоту «пошуку коренів» та викликають до життя неосередньовічний провінціалізм, пригнічуючи розвиток високої професійної міської культури.

Нова тотальність, отже, спирається на героїзацію маси, яка переходить від кітчевої сентиментальності – до войовничого мілітаризму.


Эссе седьмое. Симптомы Нового Средневековья.

Поэт, который пишет сейчас эти заметки, прожил довольно интересную жизнь. В свое время он провел правильную по понятиям хиппи богемную весну, потом завязал с артистическим беспутством, вышел замуж, подставился под пули на площади, потому что поверил в целительную силу свободы, как и в очищающее действие брака. Революция деградировала, любовь выжила. Потом пришло другое время, когда надо было ездить на фронт, - не ради войны, а чтобы спасти жизнь пацанам. Война вскоре лишилась романтического кодекса самурая, всплыли постыдные факты, все жизни было спасти невозможно в условиях ненависти, поэт стал миротворцем (это сейчас стыдно) и ушел в подполье, откуда его периодически выманивают Шуры Шлезингеры разных мастей и пошибов.

Поэт больше всего на свете любит засиживаться в уютных стильных кафе, а оттуда идти слушать скрипку в филармонию и мысленно зарифмовывать услышанное, чтобы потом прочесть его в экзистенциальном подвальчике. Так поэт всегда видел свои любимые вещи: Европу, Кундеру, философию и постмодерн. Поэт никак не оценивает болезни своего времени и заранее согласен со своим народом, чью волю он примет покорно, но с независимым достоинством врача-диагноста. А инстинкт врача говорит ему: в мир возвращается Средневековье.

Симптом первый. Тоска по справедливости в обществе, где людей десятилетями воспитывали в уголовном духе. Благородная тоска, которая на деле оборачивается рабской потребностью не в справедливости, а в идеологии. Псевдорелигиозные позывы к сожжению ведьм и книг.

Симпотом второй. Великое возрождение Традиции. Вспомним: Средневековье держалось на традициях. Вспоминается абсолютно всё "древнее" и "исконное" с хаотичной нетерпеливостью обиженного: от царских указов и капель крови на крестах - до исковерканных арийских Вед с рунами вперемежку. Связи между ними - никакой: главное, что "старое" и "свое".

Симптом третий. Насмешка над "либералами" с их утопией прав личности. Наивные игры Blut und Boden против наивной игры Руссо с кровавым концом. "Я дерусь, потому что я дерусь". Рыцарь не может четко ответить, за кого он дерется, но "против кого", выраженное в речевке, легко усваивается. Отсюда - неприкрытое презрение к "ботаникам", "комнатным интеллектуалам", "предателям-космополитам" и "пацифистам, работающим на врага".

Симптом четвертый. Ксенофобия. "Бей чужого, чтобы спасти своего". Чужой - любой, кто мыслит иначе. Снова сожжения ведьм и индексы запрещенных книг.

Симптом пятый. Возрастание роли чего-то большего, чем я: Церковь, Государство, Нация, Союз нерушимых, Разрушение.

Симптом шестой. Игры в "народное вече". Всё решает эмоциональная группа людей, театрализируемая под весь народ. Лучший маркер Вече - бред в Интернете.

Симптом седьмой. Тяга к традициям вызывает неоправданное умиление перед всем этнографическим, народным, становящимся из архаически святого всё более и более провинциальным. Городская культура тем самым игнорируется или приравнивается к "предателям-космополитам" (смотри выше).

Симптом восьмой. Идея "заговора". Есть один мировой заговорщик - страшный империалист, который нагло атакует. Человека легче повести на "оборонительную" войну против заговорщика, чем на наступательную войну против самого себя.

Симтом девятый и самый страшный. Культ героя. К "герою" именем "погибших предков" приравнивается любой обыватель, который за счет Большой идеи компенсирует недостаток собственных способностей и получает выход для личной агрессии. Если внушить человеку, что умирать - легко, то убивать он будет с особой легкостью. При этом каждый из убивающих не ощущает себя палачом, а ощущает себя обороняющимся (смотри выше), что автоматически постоянно ставит его в роль угнетенного, даже если он давно уже угнетатель, и освящает его "борьбу".

PS. Для неурановешенных. Если кто-либо из какой-либо страны или региона узнал себя (Украина, Россия, Донбасс, Сирия, США и т.д. и. т.п.) , - просьба не гадить в паблик. Это всего лишь размышления не меньше вас прошедшего в этой жизни писателя, которого вы давно приговорили за "постмодернизм".


Эссе восьмое. Достоинство.

Сейчас много говорят о Достоинстве. Даже Революцию Достоинства провели, но, боюсь, так и не поняли, что это значит - быть Достойным. Многие ассоциируют Достоинство с гордостью (за себя? за свой народ?).

Я рискну заметить, что, кроме предлога "за", легко перерастающем в эгоизм, в достоинстве есть еще предлог "вопреки". Быть достойным вопреки лжи и насилию, то есть быть достойным любви и свободы.

Защищать свою свободу - легко. Защищать свободу другого - трудно, потому что другой нам не нравится.

Все знают, что свобода другого и наша толерантность к ней заканчиваются там, где другой наносит вред нашей жизни. Все также знают, что наша свобода заканчивается там, где мы наносим вред другой жизни.

Свободу другого ограничивать - легко (ведь это же наша жизнь!) Свободу свою - ограничивать трудно (его жизнь не так уж и важна).

Если мы не можем любить врагов своих, потому что мы давно потеряли христианство, не надо имитировать веру в Христа, следуя языческому принципу "Зуб за зуб". Лучше честно признаться: да, мы хотим в архаику, Новый Завет в условиях войны у нас не работает. Нам больно и мы жаждем мести. Это будет хотя бы честнее.

Честность - концентрат Достоинства. Честность - это отсутствие двойных стандартов. Достойный человек защищает свое право на жизнь, если его нарушает другой, и право другого на жизнь, если его нарушает свой. Нет разницы, кто нарушает, свой или чужой, есть - незыблемое право на жизнь.

Достойный человек не озверевает после пережитых страданий. Но, даже если это произошло и мы более не способны на достойную любовь, надо хотя бы уважать врага. Когда мы признаемся себе в том, что наш враг - дегенерат, мы тем самым признаемся, что дегенераты - мы. Потому что только дегенерат может иметь врага-дегенерата.

Достоинство теряется не в результате войны. Достоинство теряется в результате очень нехитрой штуки - подмены понятий. Существует очень тонкая грань между борьбой за свои права и отниманием чужих прав.

Все хотят, чтобы их жалели. Все хотят, чтобы мир посмотрел на их смерть и понял: как это безобразно. Но эти же люди не жалеют чужой смерти. А хотят, чтобы их жалели.

Маятник судьбы -неумолим. Возвращается всё и все. "Кроме лучших друзей", разумеется.


Эссе девятое (интервью). «Патриоты», вот с таким врагом вы боретесь?
Учительница Татьяна из Горловки: Им все равно, люди там или деревья. И одним и другим.

Я понимаю, что вам теперь можно всё. Потому что вы – победители. Потому, что вы пришли вторыми после Небесной Сотни. Потому что, когда мой студент перевязывал рану, которую он сам же нанёс беркутовцу, вы сидели дома, за компьютерами, в тюрьмах, в научных заведениях, по заграницам, еще хрен знает где. Потому что, когда надо было ездить читать в окопы нашим пацанам, вы все были очень заняты делом восславления Украины, а те, кто ездил, – а я их по пальцам могу пересчитать, и не себя я имею в виду, заткнитесь и успокойтесь, – те скромно молчат. А теперь у вас, оказывается, появилось право на Родину! Да еще какое право! Большое, как член. Еще бы: за вами – власть. За вами – доносы, наводки, поиски врагов народа, мастурбация на лживые СМИ. Кто-то из вас всю жизнь ходил в церковь Московского патриархата, − но отрекся от своей конфессии, когда она стала не модной. Я не кричу «Ура», что Лавру забирает Киевский патриархат, хотя крестилась я в Автокефальной церкви в Западной Украине. Патриоты! Кто-то по-русски на ушко мне хвалит Советский Союз и презентует свои графоманские вирши в сине-желтом Украинском доме. Я считаюсь «поэтом Майдана», но ни в какие «дома» со своими, наверное, не худшими стихами не лезу. Патриоты! Кто-то в ответ на пост мирной женщины из Горловки о гибели под градами детей, пишет: "Чем докажешь?" Или, что еще хуже: «Так вам и надо!» Патриоты! Мне тошнит от вас, «патриоты». Мне тошнит от вас потому, что вы Россию ненавидите больше, чем любите Украину. Мне тошнит от вас потому, что ваши дети не похоронены в огородах, а учатся за ваши деньги в столичных вузах. Мне тошнит от вас, когда вы орете об украинском языке – единственном языке, на котором я плачу, когда такие, как вы, меня достают. Мне тошнит от вас, потому что за вас на Донбасс убивать идут мальчики из Тернополя, которых мы одеваем и обуваем. Мне тошнит от вас потому, что вы взяли на вооружение наше знамя Свободы, сделали из него кровавую тряпку, во имя которой можно мочить всех, кто не похож на нас. Вчера я взяла интервью у человека, который живет в Горловке (ДНР) и ненавидит Майдан. Так вот, «патриоты», она - мой народ. Потому что в ней, несмотря на то ,что она ненавидит Майдан, больше человеческого ,чем в вас. А Майдан мы задумывали как Человечность. Пока не пришли вы, «патриоты».
Интервью с Татьяной, полная версия в ЖЖ: http://bilchenko-e.livejournal.com/2082.html

Татьяна: Здравствуйте, Женя! Прочитала Ваш последний пост. Тронул. Увидела в нем себя. Спасибо. П.С. Майдан - ненавижу, что бы не возникало иллюзий.
БЖ: А зачем вы как будто оправдываетесь? Я оцениваю людей не по тому, любят или ненавидят они Майдан. Ценю в людях сердечность. Таня, если вас не затруднит, узнайте, кому нужна помощь, из мирных жителей, и скажите (может, я много прошу) мне правду, пожалуйста. В вас стреляют наши? Вы не бойтесь, я не выдам вашего имени: мне надо знать как писателю и человеку, который еще честь не потерял в этом свинюшнике.
Татьяна С.: Я не боюсь. Я в открытую говорю, военные играют в пинг-понг, с одной стороны ВСУ, с другой ВСН. Мы - декорации - куда попадет, туда и попадет. Так как ВСН находятся с нашей стороны, а ВСУ с другой, то в нас стреляют ВСУ. Я в этом абсолютно уверена. ВСН тоже стреляет, но в обратную сторону, в сторону Дзержинска, Артемовска, только там жертв и разрушений в разы меньше. Горловка − рекордсмен по погибшим детям, их 17. ВСУ стреляет по инфраструктуре города, а так как котельные, трансформаторы и т.д. находятся в жилых дворах, то попадают очень часто и по жилым кварталам.
БЖ: Дети среди погибших от выстрелов? Научите меня, как разбираться, кто стреляет: ВСН или ВСУ. Как вы поняли, кто это?
Татьяна : Да, 17 детей, погибших в обстрелы. Вы не сможете разбираться, если Вы живете не здесь.
БЖ: 17 детей за какой срок?
Татьяна: 17 детей с 27 июля 2014 года, то есть за горячий период
БЖ: И еще: если вы не против, я могу использовать вашу информацию, чтобы приводить в чувство здесь людей? Спасибо, что не послали.
Татьяна: Та ну, чего я посылать буду. Ну, вот пример первый: моя подруга сидит в Артемовске, я в Горловке. Она мне пишет в ФБ - залп, и так час, два, три. Дело не в логике, что ВСН по себе стрелять не может [ответ на мою реплику – БЖ]. Если будет нужно, и ВСН будет стрелять по городу, только это физически почти невозможно. Я показывала В. [наш волонтер −БЖ], специально возила и показывала на месте - как определяем откуда стреляют. Вот моя подруга живет на 9 этаже в крайнем доме. С одной стороны поле, с другой микрорайон. В ясную погоду она смотрит вдаль и видит позиции ВСУ. До них несколько км, и вечером оттуда начинают лететь снаряды. Когда стреляют – вспышка, и ночью летящий снаряд видно, он светится. И днем она видит позиции ВСУ, а ночью оттуда идут вспышки и летят снаряды. Далее. У артиллерии есть не только максимальная дальность, но и минимальная. И ближе, чем например 5 км - не выстрелишь в цель. А ВСУ находятся в некоторых районах ближе, чем 5 км. И ВСН даже если выедут в поле и развернутся - не могут выстрелить на 2 км. Потому что должно быть минимум 5. А ВСУ стоит через 4 км, например. И стрелять с 5 км могут только они. Или еще пример. В мой огород 8 августа 2014 г. прилетел снаряд града. В этот день было 2 залпа, только два. И в 11.00 в мой огород прилетел снаряд града. Через полчаса позвонил мой знакомый, коллега, офицер в отставке, он в этот момент был под Дзержинском и ЛИЧНО видел как стрелял Град в 11.00. И он у меня спрашивает, куда попали из Града в 11.00. Они попали в мой огород в том числе. А стреляли полным пакетом по подстанции, возле которой мы живем. В 11.00 других залпов не было. И в тот день был только еще в 9.00, в другую часть города. Как я могу сомневаться, если в 11.00 выстрелили в Дзержинске и человек лично видел, а через 6-8 секунд эти снаряды упали в моем огороде и на моей улице? И ГРАДы были ВСУ. Других в Дзержинске не было. А когда идет арт-дуэль, тем более если идет часами, то ты уже не определяешь, откуда стреляют. Ты только взрывы от залпов отличаешь.
БЖ: Вы считаете, что ВСН и ВСУ одинаково могут стрелять по людям?
Татьяна: Конечно. Они военные, у них задачи, мы - декорации, которые им мешают. Они стреляют не по людям, а по объектам. И если там оказываются люди, то это их проблема, а не ВСУ или ВСН. Им все равно, люди там или деревья. И одним и другим.
БЖ: Военные из ВСН - россияне или местные? Вы россиян видели?
Татьяна: Регулярных российских войск я не видела ни разу. Добровольцев полно.
БЖ: Больше, чем местных ополченцев?
Татьяна: Не могу сказать, больше или нет. Но они отличаются от местных.
БЖ: А чем?
Татьяна: На наших одежда из магазина – «Все для рыбалки», и брюшко висит, и оружие не знает куда девать, и все разномастное. Это как меня одеть в камуфляж, но я же не буду от этого Рембо. Не местные - они выглядят как наемники, на них одежда сидит как вторая кожа, одежда хорошая, оружие - как вторая рука. И они могут быть местные или не очень местные, но они профессиональные воины, это видно.
БЖ: А кто лучше всех к людям относится: украинцы, россияне или местные ополченцы?
Татьяна С.: К каким людям?
БЖ: К вам. Или вы с ними ни с кем не общались? Они же должны понимать, что стреляют по людям. Или вообще не понимают?
Татьяна: К нам? Украинцев здесь нет, с россиянами мы не контактируем, ополченцы – ну, люди и люди. Мы с ними вообще никак не контактируем. Ну, ходят по улицам, ну, на рынке, с семьей, скупаются. Местных много, моих учеников до 10 в ополчении. Родители детей - знаю тоже таких, кто в ополчении. Ну, люди и люди.
БЖ: А сейчас стреляют?
Татьяна: Прямо сейчас идет перестрелка на окраинах города. Мне не слышно, я на другом конце. Но в местных сетях пишут, что идет стрельба из мелочи.
БЖ: ВСУ понимают, что стреляют в женщин и детей из Градов? Потому что многие наши люди здесь просто не понимают. Как забрало на глазах.
Татьяна: Ну, наверное, же понимают. Если в 16.00 произведен единственный выстрел по Горловке, и в 16.00 убивает отца и дочь, а матери отрывает руку. И других выстрелов больше не было. И сети, СМИ шумят и обсуждают. Тот, кто стрелял, понимает, что это он убил ребенка и ее отца? Думаю, что понимает. Как он к этому относится? Не знаю, я не убивала людей. Если признаться в том, что понимаешь, что ты, или твой сын, или муж стреляет по живым мирным людям, то значит взять на себя ответственность за то, что они являются убийцами. Не каждый на это согласиться. Поэтому проще сделать вид, что ты не знал, что не понимаешь, что мы все врем или сами виноваты - так намного проще оправдать убийство детей.
БЖ: можно предположить, что ВСУ не видят - если расстояние 5 км - они же стреляют в «объект»?
Татьяна: Артиллерия - очень точная наука. Я знаю, что тот, кто стреляет, знает, что стреляет в спальный район. Во всяком случае, они так говорят.
БЖ: зачем они стреляют в спальный район?
Татьяна: Причины три. 1. Разрушение инфраструктуры города для того, чтобы выжать отсюда людей и создать трудности местным властям. 2. Ответ на выстрелы со стороны ВСН, которые бывает, что стреляют из жилых районов. Только град ВСН отстрелялся во вторник и через 5 минут уехал, а ВСУ ответили градом в четверг по тому же месту. Зачем? не знаю. 3. Кошмарят население просто так, для подрыва морального духа. Бывало такое, что ведут обстрел поселка до тех пор, пока не разнесут в щепки трансформаторную будку, сразу после этого обстрел поселка прекращается надолго.
БЖ: Спасибо - это очень системно. Вы учитель?
Татьяна: Я − учитель истории.
БЖ: Это заметно. Я - философии.
БЖ: Таня, это будет ужасно, если я попрошу у вас разрешения опубликовать этот разговор у себя в блогах как интервью? Я ничего менять не буду: фамилию скрою, вашу, конечно, мне влетит, но мне все равно уже.
Татьяна: Да можно, конечно. Спрашивайте. Согласна. Подумайте что Вы хотите спросить, я отвечу максимально честно.
БЖ: Почему вы не любите майдан?
Татьяна: Это очень глубокий вопрос. Я не отвечу в одном - двух предложениях. И болезненный. Вообще я предпочитаю о майдане не говорить, и если обсуждать, то отдельной темой.
БЖ: Без вопросов.
Татьяна: Я могу рассказать об обстрелах много и по-разному. Я дважды была под обстрелом непосредственно, когда летело над головой. Когда у вас будет желание, расскажите мне об этом – это важно, крайне важно. Пережила месяц летом и месяц зимой, когда из дома не могла выйти вообще. Две недели сидела в погребе. В августе прошлым летом. Попала под обстрел, лежала головой в асфальт, лицо обожгла об асфальт, так в него вжималась. Это издалека градами стреляли. В тот день у меня умер папа, от инфаркта. Он ребенок войны. И мы думали, что будем хоронить его в огороде. Потому что стреляли не прекращая. И когда все-таки похоронили, то за 5-7 минут. И я не могла плакать полгода. Летом в городе оставалось 10 % населения. И мы сидели дома с 7 собаками: 4 наши и 3 соседских ротвейлера, и самым большим ужасом было то, что завтра их нечем будет кормить. На весь город (270 тыс населения до войны) работало 5-6 магазинов полчаса в день. И еды реально было негде взять. И муж под обстрелами бегал, искал еду собакам, так было 6 недель. Соседи уехали тогда в Бердянск, по моему, и не могли вернуться. Их не пускали из-за обстрелов. Было такое, что муж для компота за фруктами в нашем же дворе выходил 4-5 раз, с первого раза не получалось дойти до яблони, потому что стреляли. Выйдет, назад заскочил, выйдет, присел. Было такое, что завтракали в 16.00, до этого нам не давали поднять головы. Потом отключили свет и воду. Света не было 11 дней, воды 14 дней. Перебили водоканал (у нас вода по трубам в город поступает по большим) и повредили подстанции в обстрелы. И мы просто сидели и тупо смотрели в стену и слушали обстрелы. Нет мобильной связи вообще. И было жутко, что город вымер. Казалось, что люди больше не вернутся. И ты один на улице, нет света, нет воды, нет еды, нет людей, ничего не работает вообще. И казалось, что так наступает конец света.
БЖ: Я могу себе представить…
Татьяна: Нет, не можете. Зимой обстрелы были серьезнее 21 января, накануне Дня соборности обстрел длился 18 часов, не прекращаясь. И так продолжалось месяц. Но был свет, газ и вода. И интернет Весной были дни, когда гуманитарный обед школе был единственных разом, когда я кушала за весь день. В школе
БЖ: Не было еды?
Татьяна: Да, не было денег, что бы ее купить. Яблоко хоть какое-нибудь было бы за счастье.
БЖ: это уже при ополченцах было или при украинской власти?
Татьяна: При ополченцах. Это весной 2015 года Сейчас нам платят зарплату и у нас есть еда. В магазинах почти все есть.
БЖ: Это сейчас же ополченцы платят?
Татьяна: С сентября 2014 были нерегулярные выплаты. С мая – ополченцы начали выплачивать зарплату в рублях регулярно, месяц в месяц. Украина нас всех уволила июлем 2014. Я в августе сидела и ждала ВСУ, а мое государство меня уволило еще в июле.
БЖ: Надеялись на его помощь, ВСУ?
Татьяна: Я в сентябре ездила под обстрелами прятала Конституцию Украины и учебники по истории Украины, а МОН уже 1 сентября издало указ, по которому я считалась пособником оккупантов. В августе я знала, что стреляют ВСУ, и все равно их ждала. Но после череды предательств своим государством, ожидание сходило на нет.
БЖ: А почему тогда ждали, ополченцы не нравились?
Татьяна: Ополчение здесь появилось в неоформленном виде с марта - апреля, это были местные с дубинками. В июле, когда из Славянска выпустили Гиркина и он 8 часов шел по полям и их не тронули - вся эта колонна, несколько километровая ввалилась в город - с этого момента ополчение было с оружием. Мне ДНР не нравилось раньше активно. От рос. флагов тошнило.
БЖ: понимаю. Но получается, что украинские силы подвели? Обстрелами?
Татьяна: Нет. Началось не с обстрелов. Началось еще в феврале с отмены Закона о языках
БЖ: Я так и думала.
Татьяна: Это уже было предательство. Предательство меня моим государством было тогда, когда не защитили меня как гражданина от майдана, от титушек, от российских понаехавших, от ДНР
БЖ: от всех то есть?
Татьяна: Потом все эти высказывания в адрес Донбасса, в адрес дончан, разжигание розни.
БЖ: Это да, от этого тошнит
Татьяна: Если я выполняю свои обязанности перед государством, почему государство этого не делает?
БЖ: Общественный договор Вольтера не работает
Татьяна: Потом чем дальше, тем больше. Я виновата в том, что граница оказалась не на замке?
БЖ: Нет, конечно.
Татьяна: Я виновата в том, что все областное и городское начальство спонсировало, руководило, прикрывало ДНР? Я виновата в том, что Гиркин и Бес ворвался в мой город?
БЖ: Нет! Это (не хотела прибегать к медиа-жаргону) зомби-вышиватники так считают, а ведь учили их свободе думать: как в сито.
Татьяна: И все равно я терпела и ждала ВСУ, даже зная, что они в меня стреляют. Зная, что мой отец умер, во время обстрела ВСУ. Но начиная с сентября, когда от нас начали отказываться официально - я не могла больше дальше прощать.
БЖ: Когда уволили? Когда лишили статуса, да?
Татьяна: Процесс завершился в январе-феврале 2015 г, когда просто часами молотили по городу из всех видом оружия.
БЖ: Понятно.
Татьяна: Да, когда лишили статуса, когда объявили меня пособником агрессора. И все это на фоне комментов патриотов Украины. Женя, у ополченцев оружие, очень много оружия. Если ВСУ и спецслужбы не могут противостоять, что могу сделать я, безоружная женщина. Я и не должна это делать. Мое дело - учить детей, я это делаю хорошо. За то, чтобы меня защищали - я платила всю жизнь налоги. Украинские патриоты сами своими комментами лишили Украины поддержки здесь. Обстрелы только завершили этот процесс.
БЖ: Вас сильно комментарии задевают?
Татьяна: Меня да, иногда выводят из жизни. Был момент, когда убили родственников моей ученицы. И мама ее, родная тетя убитой девочки и сестра убитого мужчины - звонит мне и в онлайн, в тот момент, когда их откапывали из под обломков, когда думали, что погибло трое детей - она мне это все в шоковом состоянии рассказывала. И я это пишу онлайн в сетях, а патриоты начинают издеваться - вы все врете, а чем докажете, а фамилии подайте нам.


Эссе десятое. Я – хрустальная.

Давно не делала постов прозой, чтобы просто с вами поговорить. Не как поэт с читателем. А как человек с человеком. Причем, как больной и слабый человек – с человеком здоровым и сильным. Человеком, которого я не знаю, но который прочтет и что-то испытает. И я опосредованно почувствую его человеческую (не читательскую) реакцию. Раньше, если помните, делала это довольно часто – писала исповеди о своих радостях и страданиях. Через некоторое время перестало хотеться. Виделось приемлемым делать только волонтерские отчеты и говорить стихами. Потом пропало желание говорить вовсе. Потом пропало желание что-либо делать.

А вот сегодня почему-то прорвало. Я не знаю почему. Может быть, потому, что впервые за несколько месяцев адской тяжести на душе захотелось выплеснуться. Выступала званым гостем на светском вечере, где дамы в вечерних платьях пьют дорогое вино в бокалах и закусывают крохотными европейскими канапе со шведского стола. Я этого всего не умею. Я этого всего боюсь. И мне было мучительно страшно сидеть неухоженной с косичками в своих солдатских штанах цвета хаки и в растянутом свитере пятнадцатилетней давности. От страха я веду себя грубо. Поймала себя на мысли, что я могу быть либо полностью европейской (когда читаю книги), либо хаотично, эпатажно славянской (когда попадаю в так называемые «сливки»): таскать в зал бокалы с вином и есть руками всё подряд. И ещё я поняла, что всё ещё могу. Я с ними могу всё делать. Резать словом, как ножом: "Подавитесь своими текстами о принцессах и попугайчиках". Они прощают. Ужасное чувство вины, что люди мне прощают, даже, когда я плюю в них. Видят, что за этим стоит? Или ничего не понимают? Не знаю.

Встретила незнакомую девочку. Украиноязычную россиянку из Бурятии. Случайный шершавый гость на вечере. Она ходила за мной и плакала. Непрерывно плакала пьяной истерикой человека, который услышал правду. В сетях она не бывает, из литературы читала только Пушкина. И плакала от услышанного. Мы поговорили минут пять, и я услышала вещи, которые как человек, который немного знает эзотерику, я могу расценить как послание медиума. Она сказала: «А еще я рыдала от твоего стихотворения о больнице». Я НЕ ЧИТАЛА этого стихотворения. Я собиралась читать текст об онкологии, мусолила его в руках и отложила в сторону, расценив его как слишком травматический. Листов с рукописями она не видела. Откуда она услышала? Я спросила. В ответ она ответила еще более странную вещь: « И йога – это не твоё».

В общем, получив свой контакт (а это была связь через посредника), я поняла, что могу рассказать. Федор Достоевский как-то сказал: я с Христом, потому что с Ним Истина. Но, даже, если выйдет так, что Истина окажется не с Христом, я всё равно буду с Христом. Я переформулировала для себя: я с Майданом, потому что с ним Родина. Но, даже если выйдет так, что Родина окажется не с Майданом, я всё равно буду с Майданом. Моя Родина оказалась не с Майданом. Потому что Майдан – это свобода и человечность. Устраивая геноцид под предлогом войны, моя Родина отказалась от человечности и яростно уничтожает свободу - свободу других, не похожих на неё. Значит, это не моя страна. Потому что я не стояла на Майдане за то, чтобы одни дети Украины убивали других из-за безумных вождей, как пела одна девочка.

У меня есть самый близкий и любимый человек на свете, с которым мне сейчас не о чем говорить, потому что он не поймет, что я тружусь ради него. А половинчатой поддержки мне не надо. Этому человеку плохо в моей стране. Но надо знать меня. Я – волчонок. Если близкому плохо, я его ругаю, а потом начинаю рычать и иду по следу. Несколько недель я потратила на то, чтобы своим умом (а не умом блядского журналиста) дойти до сути. Перечитала несколько англоязычных работ. Медиа-философов. Джона Гаэту, например, о наложении виртуальных структур. Посмотрела мастер-классы по деконструкции фейков. Научилась выделять видео из сводки новостей и искать аутентичный образец по другим ресурсам, на который накладывается виньетка. Самые страшные – европейские англоязычные сайты, видео которых не демонстрируется в моей стране. Обнаружила – сама и в который, но очевидный раз, - сплошную ложь украинских СМИ и попыталась выявить документально подлинные ресурсы, информация на которых на 90 процентов совпадает с моими личными впечатлениями от волонтерских поездок. Пересмотрела комментарии о своей стране – полные ужаса – на сайтах Монреаля, Евросоюза. Английские комментарии об ужасах геноцида. Вам лучше их не знать: вы же умные, у вас свои темники в голове. Несколько недель бессонных ночей – и я прошла всё то, что должна была пройти по чистке информации. Во мне еще раз родился и умер Маяковский. На смену суицидальной безысходности уничтоженного поэта революции пришел странные жесткий скепсис.

Сейчас я готова к роли «врага народа». Потому что чем больше человек любит Майдан, тем больше его ненависть к нынешнему украинскому государству. А еще потому что лгать читателям я не буду. Я готова быть оплеванной и преданной ими. Но, ребята: лжи и конформизма вы от меня не дождетесь.

...Ночь. Такси. В такое время суток хочется объясниться кому-то в любви. Вспомнила близкого человека. И неожиданно поняла, что обнять мне хочется не его, а Родину. Что моя любовь к ней, пройдя через адовы муки ужаса перед насилием и презрения к толпе, которой стал мой народ, стала совсем прозрачной, трагичной, неистребимой и какой-то абсолютно хрустальной. Я тоже бываю хрустальной. И эта хрустальная любовь во мне, оказавшись ничейной, уходит в небо. "И подумал Бог, что это хорошо".
[b]