Григорий Дикштейн:«Всё прошлое в «надежде и оплоте»
       от поздней дальнозоркости видней…»

Заметки автора радиопередачи «Поющие поэты» (Чикаго, «Новая жизнь»)
к 70-летию со дня рождения Евгения Клячкина

На первый взгляд – лень это тормоз прогресса . Но это только на первый взгляд. Ибо «сколь открытий чудных» было совершено в состоянии, когда тягуче-расслабленно течёт время, не подпирают неотложные дела и приходят неспешные мысли. Порой не самые вредные.  И всё же, мысли мыслями, а всё же жаль, что время своим бесстрастным ластиком стирает контуры интересных событий, оставляя иные следы, совсем не те и не там, где хотелось бы... Вот, наверное, поэтому друзья упрекают меня: «Есть свободная минута – сядь, возьмись за перо да вспомни о временах не столь далёких, но забываемых напрочь и беспощадно. Напиши о них , не будь эгоистом. Не только нам интересны рассказы об «отцах-основателях» жанра, о твоих встречах с людьми необыкновенными, талантами неповторимыми, о событиях, в происхожение которых многим верится сегодня с трудом...» А я уж и не знаю, что сильнее: лень или сомнения. Наверное сомнения. Они и грызут больнее и преодолевать их  труднее… И ещё: написанное выглядит куда более блекло, чем сами события. И всё же...
        С известным ленинградским автором и исполнителем ярких мелодичных, всегда узнаваемых,  песен Женей Клячкиным мы познакомились 39 лет тому назад.  Сначала письменно, через его бойкую поклонницу-сотрудницу по работе в Ленпроекте, Люду Б.  Руководимая мною группа туристов из 6 человек,   встретилась у моря с такой же группой ленинградцев, в составе которой она пребывала. Обе группы спустились в царство разнузданного зноя после тяжелого горного восхождения. Там, на «мохнатых» скалах у моря, в пицундинском ущелье она, услышав мою гитару и вечерние песнопения, решительно сказала, что мне необходимо познакомиться с Женей. А ещё лучше сразу пригласить его в Харьков с концертом. О моём приглашении в Ленинград она говорила, как о деле уже решенном. Что, к её чести, через год произошло. Но пока шёл 1965 год. Конец знаменитой хрущёвской «оттепели».  Ленинградский клуб «Восток», располагавшийся в ДК Пищевиков (наш харьковский клуб песни «Молодёжь и искусство» по странному совпадению тоже бытовал при ДК Пищевиков) бурно процветал, распевал «самодеятельно-туристские» песенки и совершенно не собирался называться этой ужасной абревиатурой КСП (клуб самодеятельной песни). Эти пресловутые три буквы обозначают многострадальную авторскую песню (что тоже не точно, но не так унизительно) до сих пор.
       Коротенькие письма, сначала на адрес Людмилы, а затем и на Женин, стали приамбулой  к знаменитым, запомнившимся многим моим землякам, трём концертам Юрия Кукина и Евгения Клячкина  в моём городе. Они состоялись  18, 19 и 20 ноября 1966 года. 18-го, получив телеграмму, я встречал ребят (конечно, ребят! Жене -32, Юре -34, автору – 30) в Харьковском аэропорту. Они шли по авиационному полю, как тогда было принято, пешочком. Была тёплая и прозрачная осень. Юра, худой, кудрявый, с небольшой «шкиперской» бородкой и Женя, с плотно сбитой фигурой гимнаста, но уже прилично седой, оба с гитарами в непрофессионально-мягких чехлах. Ни они, ни я ещё не подозревали, что одного концерта, назначенного на 18 ноября, не хватит, что ещё дважды им надо будет выходить на ту же сцену, выступая перед публикой ошалевшей от услышанного, приходящей на эти концерты во второй и третий раз. Наш заповедник коммунистической морали ещё не был напуган размахом нового песенного течения. Выступления, сопровождаемые долгими «возлияниями» до и после, прошли триумфально и беспрепятственно.
       Жили у меня. Это пока ещё было счастливое время всеобщего братства авторов, с уважительным взаимным выслушиванием песен знакомых и не знакомых, с нескрываемыми восторгами по поводу каких-то находок, и пропусканием мимо ушей неминуемых погрешностей. Много говорили о литературе, обнаруживая общие привязанности. Были и открытия. Женя заклинал меня немедленно прочитать недавно опубликованного Платонова. Да я и не сопрпотивлялся. Сам же он читал напамять Бродского. Но главным «развлечением» оставались песни. Наши и не наши. Слушали друг друга днями и вечерами. Женя, натура сколь восторженная, столь и обидчивая,  был более экспрессивен и, то и дело, слушая меня, восклицал: «Кук! Это куда сильнее, чем у… (называлось ныне известное имя)». Мы тогда цитировали и распевали песни друг друга, включали их в свои концерты, частично от недостаточного объёма своих произведений, но более от желания похвастаться новой вещью близкого тебе автора. Я не был исключением.  У Жени в Ленпроекте был руководимый им квартет. Они пели и мои песни. Я же, кроме концертных исполнений, впервые попав на городское телевидение, наряду со своими песнями, представил и Женины.
     А тем временем, в том далёком ноябре,  истекал последний день в череде незабываемых. Гости мои дурачились, находясь в эйфории после свалившегося на них огромного успеха. Женя очень похоже копировал манеру Кукина вести свою часть программы: «Ублдып-Кук! Здр-сььь!»(неповторимое буквосочетание похожее на Юркину речь). «Песни у меня не все хорошие, но в хронологическом порядке я их и спою.... Ящички-мешочки, дальние дороги...» Сколько лет прошло… Юрина «речёвка» мало изменилась. Женю, зная его обидчивось, Юра дразнил осторожно: «Меня слышно? Меня видно? Меня зовут Евгений Клячкин… Это понятно? Мои песни – это песни состояния.  Я понятно говорю?» и т.д.  Читаю и думаю: Не так, не то… Ибо непередаваемо на бумаге. Не слышны интонации... Нет голосового подражания! Жалкое подобие  киноленты не стирающейся в памяти. Как говаривал Юра Кукин: «Всё есть, но  «ку-ку» не хватает»…
          Прощанье в аэропорту было долгим, весёлым и трогательным. Отъезжающих одаривали сувенирами: мягкие игрушки для оставленных дома детей, пахучие украинские яблоки.  Альпинистки  же, с поцелуями, вручили гостям по букетику эдельвейсов, добытых ими на скалистых склонах Памирских семитысячников. Из зала аэропорта плохо просматривалось взлётное поле и стоящий вдалеке самолёт, поэтому, потискав гостей в объятиях, народ стал рассеиваться. Поехали домой и мы с близкими друзьями, по дороге забегая в магазины по хозяйственным делам. Когда же, прийдя домой, вошли в лифт, лифтёрша (был такой барский период в нашем десятиэтажном доме) всплеснув полными ручонками запричитала: «И где же это вы ходи-и-ти!? Ваши гости уж сколько ждут-пождут вас под дверью!» «Совсем тётка от мелькания лиц сбрендила»- подумал я, а ей объяснил, что гости наши давно улетели в свой Питер и, скорее всего, смотрят сейчас в самолёте десятый сон… Она в ответ только махнула рукой ибо лифт уже приближался к десятому этажу. Под дверью действительно стояли мои гости с потерянно-грустными лицами…
      Оказалось, что в суете проводов, они забыли зарегистрироваться и их в отлетающий самолёт поросто не пустили. Юра Кукин к тому времени был  уже «свободным художником», Женя же, отчаянно переживал своё, и без того затянувшееся, опоздание на работу. В результате смирившись, взяли билет на поезд и всю долгую дорогу в Питер, успокоившийся Клячкин тормошил Юру и сочинял  абстрактную, к сожалению затерявшуюся, басню «Ватрушка и патруль».
       Мы были молоды и беспечны, не подозревая, что через год те же профсоюзные руководители ДК будут стыдливо прятаться от меня,  явившегося с предложением повторить встречу с полюбившимися авторами. Волна запретов докатилась и до нас... Прорывались еденицы. Под флагом радиостанции «Юность» в 1967 году приехала Ада Якушева, привезя к нам юного Вадика Егорова и Володю Туриянского. Поскольку у нас, как всегда, правая рука не ведала того, что делает левая, они выступали в другом ДК, не «запятнавшего» себя крамольным жанром.
        В 1969 году, снова осенью, используя опыт смены «крыши», мы с друзьями обратились в ДК Железнодорожников. Разрешение уже получали со скрипом. Начала концерта ждали настороженно, сидя в кафе «Льдинка». Шутили и смеялись, но как-то нервно. Причины были.  Женя уже «засветился» в КГБ, как исполнитель песен на стихи «диссидента» Бродского. С ним до отъезда успели побеседовать «искусствоведы в штатском». Оставалось утешать себя мыслями, что мол до Питера далеко… До начала концерта оставалось более часа, когда Женя , весь полон дурных предчувствий, встал из за стола со словами: «Что-то не так… Надо ехать…» и пошёл решительно к выходу. Демократичные авторы той поры не брезговали общественным транспортом, и наша небольшая группа направилась к трамвайной остановке. Чтоб как-то успокоится, решили пройти одну остоновку пешком, а там и выбор маршрутов богаче, да и к центру города поближе. Наша компания приближалась к Павловской площади, когда неожиданно, оторвавшись от толпы гуляющих, в нашу сторону направилось несколько «качков» с явно агрессивными лицами. Запахло дракой. Искушенные, за прошедшие годы разлуки, Юра с Женей в один голос негромко выдохнули: «Провокация. Нас пытаются задержать…Ловим такси»… Пока двое из наших оттирали, рвущихся к стычке парней, на наше счастье, узнав кого-то из моих друзей, тормознуло такси. Мы с Юрой и Женей, вскочив в машину, помчались к ДК. У ДК происходило что-то не понятное. Вся площадь перед входом была запружена людьми. Зал ДК вмещал около 2-х тысяч человек. Все билеты были проданы заранее. Двери были заперты и в зал не пускали. Женя и Юра остались в машине, я же пошёл выяснять что происходит. Знакомые бросились ко мне и повлекли к стенду с афишами. На щите, гласящем о выступлении ленинградских гостей Юрия Кукина и Евгения Клячкина, висела свежая «нашлёпка»: «В связи с болезнью исполнителей, концерт ОТМЕНЯЕТСЯ!» Бледный директор ДК, взяв меня под локоть, отвёл в сторону и что-то долго говорил о сложных  временах, о трудностях работы с непрофессионалами, о каком-то звонке свыше… Немного подождав, пока толпа рассосётся, Женя с Юрой сфотографировались на фоне этой афиши. Документ брежневской эпохи!
       «Концерт» был у меня дома. Собирали деньги ребятам на дорогу, ели угощенья, привезенные бывшими харьковчанами из «продуктовой  Мекки» -Полтавы, горевали, пили водку и, конечно, слушали песни… Женя пел потрясающий цикл романсов к «Шествию» на стихи Иосифа Бродского. Здесь Женин талант мелодиста проявился в полную силу. Мой добрый знакомый Серёжа Ш. , неотрывно глядя на Женины руки, записывал цифровку аккомпанимента. Он насчитал 26 неповторяющихся вариаций аккордов только в одной из песен! Это был «Комменетарий к романсу счастливца» из юношеской поэмы И. Бродского «Шествие».
          «Волнение чернеющей листвы,
волненье душ и Невское волненье,
и запах загнивающей травы,
и облаков белесое гоненье,
и странная вечерняя тоска,
живущая и замкнуто и немо.
И ровное дыхание стиха,
Нежданно посетившее поэму...»
Тут же с помощью нехитрой магнитофонной техники Женя демонстрировал попытку полифонического озвучивания некоторых песен, в частности «Романс Короля», со знаменитым свистом плети, подгоняющей время…
         «...Жил-был Король, жил-был король,
он храбрым был, как лев.
Жил-был король, жил-был король,
Король без королев.
Он , кроме хлеба, ничего
Не ел, не пил вина,
Одна отрада у него
Была: война, война...»    
     Женя «обхитрил» харьковские власти, появившись в городе в составе делегации Ленпроекта. Официального гостя никто не преследовал, но ровно через год , весной 1970 года, история с отменой концерта, на этот раз в институте Радиоэлектроники, повторилась. И снова был полный зал и сцена на которую так и не вышли наши гости. Однако,нашёлся отважный человек, который сказал, что предоставит для проведения встречи комнату секции туристов во Дворце Пионеров.  Но решение идти во Дворец пешком было, мягко говоря, опрометчивым. Более тысячи человек не допущенных в институтский зал, шли за нами в небольшом отдалении, подгоняемые надеждой попасть в ту заветную комнатёнку во Дворце Пионеров. «Сейчас заметут…»- грустно констатировал обстановку Женя. Мы нырнули в подворотню и путая следы, дворами добрались до места. Картина была более чем странная. Сколько людей набилось в ту «коробочку» – рекорд Гиннеса рядом не стоял! Окна первого этажа были облеплены опоздавшими энтузиастами , как пчёлами кусок хлеба с мёдом. После триумфального выступления, мои гости рвались в бой. И было ночное заседание «совета организаторов», решившего в следующий день, в «День Геолога» (ко всему ещё выпавшем на 1 апреля), отметить якобы этот праздник концертом в ДК завода «Красный Октябрь». Не знаю, как это получилось, но КГБ, пугнув народ в день концерта, подобную возможность  «упустило». Какую крамолу искала «гэбня» в изумительной лирике Клячкина.? Скорее всего, он раздражал «власти» своею раскованностью, отсутствующим,  присущим многим из нас, страхом за свою судьбу...  Чем  пугала  партократию его «Мокрая весна»? Скорее всего неординарностью поэзии...
         «Никотинные пятна ложились на площади,
истеричный трамвай завывал и повизгивал,
улыбались мне сверху какие-то лошади,
под колёсами лопалось солнце,
и брызгами –
и тяжелыми брызгами падало на плечи,
на лицо и за ворот, и голос простуженный
то ли шепотом, то ли неслышными воплями
потухал, не достав до лица.
А над лужами,
А над лужами шли молчаливые женщины,
пряча лица от ветра, храня их для близкого,
и из каждых ворот, от карниза, из трещины –
голубиные свадьбы со стонами низкими...»  
Репрессии начались после концерта. Был уволен директор ДК, изгнан в полном составе ВИА ансамбль «Крок», добывший ключи от зала, и уволена бедная, ни в чём не повинная вахтёрша тётя Дуся, не остановившая «всю эту вакханалию». Мне же эту историю вскоре  припомнили при вызове в КГБ. Обстановку этого «промывания мозгов» я обрисовал в своей книге «Мы дети погонь и агоний» (ФОЛИО, 2001), в рассказе «Рикошет».
      Почему я так подробно рассказываю о мытарствах связанных с организацией выступлений моего друга Жени Клячкина. Да потому, что мы оба были авторами.
Мы испытывали одни и те же проблемы. Пройдя сквозь всё это нельзя было не проникнуться  друг к другу взаимной симпатией.  Встречаясь по-возможности, то у меня дома, то у Жени в Ленинграде, сначала в его тесной квартирке в переулке Антоненко, а позднее, в его кооперативной,  роскошной по тем временам,  на улице Наличной, и во время неоднократных совместных выступлений и фестивалей  и во время летнего отдыха на Пицунде, где Женя был один сезон директором спорт. лагеря.
     Ах, Пицунда! Какие мы там проводили вечера! Покойный ныне, питерский коллекционер Михаил Крыжановский, ещё в далёкие шестидесятые, записывая меня, отметил некую духовно-мелодическую близость в наших песнях. Возможно. Во всяком случае, нам было интересно друг с другом. Высоко стоявший на горе «директорский» домик Клячкина содрогался от песен, хохота, и поздних крамольных споров. Женя встречался с Высоцким гораздо чаще меня, у него в тот год оказался свежий «список» песни «Охота на волков»,  тогда ещё без последней строфы. Он спел её, страстно и восторженно, а я тут же её запомнил, и по возвращению, во-всю распевал этот «гвоздь сезона».
     Отметив своё пятидесятилетие в Питере, Женя (уже как официальный артист Ленконцерта) приехал вместе с сатириком Михаилом Городинским в Харьков. Их принимали в киноконцертном зале «Украина».  Руководство филармонии потирало руки. Платя двум талантливым артистам копейки, они собирали «урожай» в полном полуторатысячном зале. Но зато, в виде компенсации,  у гостей была полная свобода… от преследований. Миша читал своё знаменитое «Ночное» (помните: «...мы все за рулём, причём за одним!»), Женя пел прекрасные новые песни… Потом, после концерта, Женю и Мишу встречали-привечали у нас дома хлебом–солью ввиде листа мацы (Да простит Он нам наше невежество, ибо это были пасхальные дни), на котором салом!!! были выложены буквы М( Миша ) и Ж (Женя). На стене висел плакат-поздравление Жене с пятидесятилетием. На нём был изображен Женя в вышитой  украинской рубахе и папахе верхом на игрушечном бычке. А его песня «Бычок» («Идёт бычок качается, о чём ему мечтается…»)была мною переведена на украинский язык. Шумели, острословили, рассказывали анекдоты... Со свободой слова по-прежнему была напряженка и я, припомнил к месту шутку Давида Самойлова (к тому времени мы уже были знакомы) для подобных ситуаций. Он, в разгаре витающей в пъяном угаре «антисоветчины», поднимал палец к электрической лампочке и с сожалением в голосе говорил: «Ах, как жаль, что Самойлова с нами нет!». Глядя на нашу огромную весёлую компанию, Миша Городинский грустно покачивал головой и приговаривал: «Хорошо вы живёте, ребята… У нас так уже не собираются…» Что я ему мог возразить? Таков был у нашей компании стиль жизни. « Нас ... , а мы невзирая!» Мы и сейчас собираясь дурачимся так же… когда здоровье позволяет.
       Последняя наша встреча с Женей состоялась в доме у Вероники Долиной. 1991. Он уезжал в Израиль. Сидел подавленный. Пил немного... Оживился только тогда, когда в руки его попала гитара. Пел свои грустно-залихвацкие «цыганочки»… Потом в «кулуарах» сказал, что надеется на новой земле жить по-новому, а не доживать свой век  с обманутыми надеждами в сердце. Он тогда не подозревал, что это сердце будет не раз ещё обмануто надеждами, но уже на земле обетованной, что отметив триумфально свои 60 лет в Питере и Москве, он уедет из России обратно к тёплому израильскому морю, чтоб 30 июля не выплыть из него никогда…

Мы снова имена  переставляем...      
                             Посвящается памяти Е. Клячкина
Мы снова имена переставляем
И что ни день меняем адреса...
Собаки провожают нервным лаем
              Тень колеса.
Выбрасывай ключи от бывшей жизни,
Которой, оказалось, грош цена...
По равнодушной к горестям отчизне
              Идет война.
 
           Все прошлое  в "надежде и оплоте",
  От поздней дальнозоркости видней...
  Я ранен ржавой пулей на излете
              Из прошлых дней.
  Волна сердито берег облизала
  И бросила тугие невода.
  Земля обетованная спасала -
              Но не вода.
Вот парусом сожженного корвета
Срывается последняя листва.
И все же наша песенка не спета -
              Она жива.
И голос, он еще на что-то годен,
Звучит, не исчезая без следа.
Но уходя мы все-таки уходим...
              Не навсегда!

                                                                                              Февраль 2004 г
                                                                                                        Wheeling

Фотографии:
1.Евгений Клячкин (цветное фото)
2.Евгений Клячкин и Григорий Дикштейн. В доме у Ю.Миленина после концерта в     Краматорске. Творческий «обмен» песнями. 1969 год.