В среду осталось пятнадцать пенни в кармане у Чаттертона, если не есть шаурму – купишь пристойный яд, он не построил дом, даже кукольный дом из картона, эти дома из картона всегда так красиво горят. Если уехать в Грецию, там неземные виды, только без всякой обиды – это же не игра. Я научусь зачеркивать – вот вы уже убиты, вам нельзя шелохнуться – готовится фуагра. Он развернул письмо: «Стихов нам теперь ни духу – идите в парламент, торгуйте лососем, выпиливайте цветы». Однажды я вышел из дома и встретил в саду старуху, и сколько бы ни старался, не станешь поэтом ты. Как ты можешь писать такое – ведь я же тебя придумал, вот на этом столе составил перечень нужных мер, как старофранцузское ле о прекрасной теме, скажи мне что-нибудь, не погружаясь в речь по самое горло, а рифмы отдай врагу. Как ты можешь так с нашей любовью? А что я еще могу? На этом можно было бы ставить точку, пока не нашли растрату, пока не раскрыли книгу, по сноске тебя найдя, но мы с тобой притворимся кем-нибудь, мы ведь не виноваты, у нас нет ничего на расплату, уйдите, не бередя, не вороша, не вскрывая трещины, не шевеля пинцетом эти странные происшествия, мирно покиньте дом. Но что-то должно быть в этом, вот так родишься поэтом, а потом продаешь обстановку и книги с таким трудом.