Сгорает моё депо, как спичечная тюрьма,
и даже костюм диспетчера рябиной измазан рыжей.
Ну, здравствуй, опушка жизни, пожухлая бахрома
листвы над гнильцой черешен и виноградной жижей!

Причудливые машинки, манившие в древний Лувр,
в осенней болтанке дыма незамысловато тают.
Будь проще, искатель счастья! Чем петь о весне в углу –
взгляни, как пылает с горя действительность золотая.

Пусть втягиваются слёзы в коричневый пластилин
заждавшейся обновлений хозарско-цыганской речки.
Поляны – как на погибель – лес бархатный постелил:
не думай о грустном – лузгай кокосовые орешки!

Такими оксюморонами в стихах по чуть-чуть греша
и в каждом седьмом из них обнаруживая анаколуф,
я думал: какого хрена умы уезжают в США,
где нет социальных пайков, автобусов и уколов?

Неужто хотя бы один пупырчатый хряк из вас
довольствовался водой – иль хором вы голодали?
Смешно... Но как вспомнят плечи кряхтящий горбатый ЛАЗ –
так сразу прижмутся берцы к платиновой педали.

А что до моих кобыл – на то и октябрь, чтоб жечь
химерную неподвижность древесным огнём холодным
и поздней звездой маячить на цокольном этаже
автобуса, что не ездит, но охраняет Лондон.

Фантомы седых сурков, как в давнем больничном сне,
кильватерным матюком в хохлатую ночь крадутся.
Там ждал меня вертолёт – да сдулся и посинел,
не охнув и не вздохнув над пригородом Вадуца.

Как только сигналу «Авроры» исполнится ровно век,
проступит ангельский лик в поджёгшем депо бандите,
и пусть перепишет данные крови на рукаве
дядя без юмора (Бог он, конечно, как я – водитель)...