Лицемерно улыбаясь за столом
ради этики и дутой похвалы,
я, наверное, вонял на всё село,
в чьи бараки привезли меня малым.
Круг общения предписывала явь
предрассудков малограмотных старух:
ну, услышат где-то в роще соловья –
крику глоток предадут, коль не костру.

Так провёл я искромётные года
взглядом в миску бесконечного борща,
а они под флагом мирного труда
шли в атаку, на разумных клевеща.
Надо было абсолютной быть каргой,
чтоб на тихий стук указки о стакан
хоть одна мозги спустила с дальних гор,
замолчав про свата свахи свояка!

Установка от пустышек: не хами.
(А они хоть вперекличку пусть хамят.)
И фрустрированы клетки лет с семи:
спячкой духа переваривают яд.
Театральная улыбка от меня –
словно родовспоможение чуме,
и в молчании подопытных щенят
больше ужаса, чем в ядерной зиме.

На излёте жизни скатан в колобок
лицезревший чванных буквиц стеллажи,
но – дошло до бабьей гвардии, что бог
кумуляцию в нейроны заложил.
Как рвануло – всех технично разнесло.
Правда, галстук пионерский стал мне мал…

Вот и мне была присуща боль от слов,
коим я, как суслик в уксусе, внимал.