Читая стихи современных поэтов, пусть даже технически хорошо сработанные, полные лингвистических ухищрений, насыщенные оригинальными образами, часто ловишь себя на мысли: а ради чего всё это написано? Что двигало автором, кроме страсти к заполнению бумаги (и Интернета) текстами собственного сочинения?
   В этом смысле (и не только в этом) стихи Игоря Пиляева явно выбиваются из общего строя (и настроя) современной поэзии. Творческая доминанта Пиляева проявляется в первых же строках стихотворения, открывающего его книгу «Вдохновлённые солнцем»:
         
        Блаженны островки элит,
         Дуэты мрамора и света,
         Пещерные, как сталагмит,
         Ещё родящие поэтов…

   Игоря Пиляева вдохновляют высоты человеческого духа и, соответственно, вершинные достижения культуры, их отразившие.

         Любить белокрылую вьюгу и город,
         Затерянный где-то у финских болот,
         Одетый в лохмотья скульптур и сугробов,
         Приподнятый к Богу, как птичий полёт…

   Причём заметно, что любовь эта – не абстрактно декларируемая и даже не просто искренняя, а какая-то пронзительно-чувственная:

         Прикоснусь я к тебе, как пред долгой разлукой с любимой…

         Ты, как мост Поцелуев, к губам припадаешь греховно…

   Это всё тоже о Петербурге.
Отсюда – пристальное внимание к истории, интерес к подробностям давно минувших событий. И острое личное переживание фактов истории и культуры.
   Даже в любовной лирике, во взгляде на женщину для Пиляева естественны историко-культурные ассоциации – одновременно и углубляющие образ, и делающие его более зримым, осязаемым:
         
         Ты из тех черепков, что коринфскими вазами были,
         Где алтарный огонь и чистейшие вина хранили…

   В то же время стихи Пиляева, посвящённые современным реалиям, не балуют читателя обилием красок и притягательных чувственных подробностей. Своё отношение к нынешней эпохе он выражает достаточно откровенно:

         Эпоха воровства, базара и разврата,
         Кровавый бультерьер – обличие твоё…
               …
         Ты прёшь во весь опор, круша твердыни света,
         За пряником хмельным выпрастывая кнут…

   В современном мире, где «За цезарей правит живыми \\  Инстинктов звериная власть», он чувствует себя неуютно:

         Мы на плоском мировом просторе –
         Две пылинки меж слоновьих стоп…
                                                  («Брюссельскому другу»)

   Образ страдающей Родины, «Русь Христа и Пилата, \\ Растасканная воровато» нередко возникает в стихах Пиляева как причина неизбывной душевной боли. Но и обыденность буржуазного благополучия не радует его:

                                               Земля, где нет нищих и гениев,
                                               Где милостыня – стерильна,
                                               Где города – картинны, а
                                               Романтика – прозаична,
                                               Где всему – свой черёд,
                                               А боги заперты в кирхи.
                                               Где жизнь – это цветник,
                                               Аккуратно возделанный
                                               На крыше человеческих чувств.

   Какой потрясающий своей метафизической правдивостью образ запертых богов! Ощущение богооставленности, потери ориентиров вообще очень типично для современного человека:

         О, Боже, скажи: отчего и зачем
         Я весь – неустроенность духа,
         А тело так ложно, ничтожно и всем
         В нём слышится шорох испуга?

         Здесь всё невозвратно и всё нипочём,
         И нет здесь ни правых, ни грешных,
         И это не Бог, а буран за окном
         Играется веткой черешни…

   Не случайно Игорь Пиляев в стихотворении, открывающем книгу, от имени поэтов признаётся: «Мы беженцы своих эпох…» При этом он облюбовал место и время, наиболее соприродное его мировоззрению и созвучное душе. Россия «серебряного века». Не рискну сформулировать за автора, что она для него,– духовная родина? потерянный рай? Но её присутствие в качестве позитивного ориентира, эстетического и нравственного, очевидно.

         Ещё был жив эрцгерцог Фердинанд,
         И коршуны рассеивались в гладе,
         И жив был смысл внутри координат
         Вселенной, что при рае и при аде.

         Ещё для Бога высилась земля
         Церквами, пантеонами, дворцами…

   Очевидно и влияние на Пиляева поэтики «серебряного века». Интересно, что его историософская лирика тяготеет к акмеистической традиции с её предметностью, точностью деталей, в то время как в интимной лирике чаще сквозят черты символизма. Но, несмотря на то, что и словарь, и эмоциональный строй этой поэзии во многом характерны скорее для «серебряного века», чем для сегодняшнего дня, она не производит впечатления эпигонской. Чувствуется, что существование в той эпохе для автора реальнее и острее, чем современные будни. И потому, когда он пишет: «О, сколько хрустальных бокалов \\ На льдинки разбила зима!..», эта изысканная метафора воспринимается органично, поскольку адекватно отражает внутренний мир поэта.

   Некоторые рецензенты Пиляева зацикливались на белогвардейской теме. Она действительно занимает важное место в его творчестве, в книге «Вдохновлённые солнцем» ей посвящён один из четырёх разделов – «На крыльях белых армий». Однако, на мой взгляд, творческая индивидуальность Пиляева к этой теме не сводится. Суть в том, что в белогвардейцах он видит защитников великих достижений культуры, душевного благородства и духовного аристократизма – того, что уничтожалось в СССР и не столько возрождается, сколько продолжает гибнуть в наши дни.

         Вы сражались, как львы. Может быть, это было так нужно.
         Видно, русская честь от рожденья стоит на крови.
         И напрасные жертвы невинных дворян и буржуев
         Никогда у рабов не найдут покаянной любви.
                  …
         Но тогда отчего я, безбожною Русью взращённый,
         После трёх поколений, прошедших слепою тропой,
         В Ваши тонкие лица, как в белые розы, влюблённый,
        Знамя Вашей победы в слезах узнаю над толпой?

Гибель дореволюционной России, России «серебряного века», поэт переживает как свою личную трагедию, поэтому снова и снова возвращается в эпоху гражданской войны. С восторгом и болью всматривается

      Как они шли на Воронеж и Тулу –
      Будто от нимбов, багрели тульи –
      Грудь подставляя под шашку и дуло –
      Как они шли!..

Ему вообще свойственно переживание мировых проблем как личных:

      И жутко мне, что так расколот мир,
      И змеи трещин лезут по квартире…

Продвигаясь по книге «Вдохновлённые солнцем», постепенно обнаруживаешь, что её построение имеет внутреннюю логику. И логика эта продиктована не столько стремлением автора рассказать о себе и окружающем мире или продемонстрировать свой поэтический арсенал, сколько попыткой обратить читателя в свою веру, вдохновить его тем, что дорого поэту, поделиться плодами духовных поисков. Отправная точка которых самая что ни на есть общечеловеческая – «Memento mori». Так называется второй раздел книги, открывающийся весьма симптоматичными строками:

      Как жаль, что нельзя изменить
      Ни мозглую ночь за окном,
      Ни то, что творится внутри
      Пещерных потоков сознанья…

«Мозглую ночь за окном» действительно изменить нельзя. А вот «то, что творится внутри…» изменять, конечно, необычайно трудно (тем более что «пещерные потоки сознанья» тесно связаны с «мозглой ночью» и многим другим не менее тёмным), но необходимо – без этого не обходится ни один путь духовного развития. Стихотворение, судя по дате под ним, написано почти двадцать лет назад, когда автор был ещё очень молод. Поэтому правомерно рассматривать его как начало духовной эволюции, прослеживающейся в других стихах. К примеру, в стихотворении того же раздела, но датированном 1994 годом, уже очевиден выход на новый уровень экзистенциальных переживаний, приводящий к пониманию (граничащему с прозрением)

      Что для счастия нужно забыть,
      Нужно кончить проклятое время.
      Что от царств остаются рабы
      Да музейный обряд иерея.

      А звезды не нашедшие врут,
      Что спасутся искусством и смертью…

К сожалению, финальный раздел, давший название книге, не вполне оправдывает ожидания, подготовленные предшествующим контекстом. Когда Пиляев провозглашает «Язычество пою», его «язычество» воспринимается скорее как декларация или увлечение, чем нечто глубинное и сущностное. Включённые в раздел стихи о природе, творчестве, ностальгии по ушедшей юности отчасти даже диссонируют с ликующим «языческим» гимном солнцу:

         В огненной охре – Хорс,
         В хрусте костра – Ра.
         Хворост хрусти грёз!
         Ра – ураган «Ура!»

         Пепел – так пел! – ввысь
         К солнцу летя слов.
         Здравствуй, о, Ра – жизнь,
         Славься, Сварог – кров!
   
Да и образ «новой Европы» в заключительном стихотворении книги, ёмкий и неожиданный, вызывает противоречивые чувства:

      Светом залитая, не святая,
      Как Христа над Рио самолёт,
      В ореоле солнечного рая
      Новая Европа восстаёт.

      Ей не ведом Смольный и Освенцим,
      Жар бесчинств, геройства и молитв.
      Но и мы в ней, грешные, воскреснем
      С сердцем, что, как мрамор, не болит.

Дочитав книгу до конца, понимаешь, что заявленная в её названии «вдохновлённость солнцем» – скорее некая мечта, несбывшийся идеал, чем повседневная жизненная практика. Автор намного успешнее передаёт читателю ощущение трагизма, чем заряжает «солнечной» энергией радостного мировосприятия. Пожалуй, не последнюю роль в этом сыграло то, что сам Пиляев – поэт во многом несбывшийся, далеко не в полной мере реализующий свой дар. Он сам себе признаётся в этом:

         Ты весь – уже посмертный слепок
         С живьём закопанных поэм.

Причиной тому может быть и духовная чуждость эпохи, в которой поэту выпало жить, и его напряжённая внелитературная деятельность. Некоторые его стихи производят впечатление недоработанности из-за неоправданных смыслом инверсий (к примеру, см. выше «В огненной охре – Хорс…») или слишком неточных рифм (вер – осатанев, потёмки – пелёнки, твоё – кораблём), неорганичных для в основном чёткого рисунка строф. С другой стороны, порой ему не хватает раскованности, «лирической дерзости».
И всё-таки Игорю Пиляеву удалось главное – обрести вечные ценности, не ограниченные рамками конкретных религиозных или социально-политических пристрастий:

      Хочу в Тамбов, а не в Париж,
      Хочу дымков над полем чистым,
      Когда над кромом крыш паришь
      Не Воландом, а трубочистом.

      Бесстыдна выспренность дворцов
      И трупно естество музеев.
      Столицы мира – для глупцов,
      Юродивых и ротозеев.

      Дороже всех земных витрин –
      Малинники зари небесной,
      Парное молоко равнин
      И ельники под звёздной бездной.

Когда такое сказано человеком, видевшим эти самые «столицы мира» с их музеями воочию, воспевшим их в своих стихах (Париж, Берлин, Иерусалим и др.), – к его словам стоит прислушаться!

Книга «Вдохновлённые солнцем» «адресована человеку будущего». Станут ли её в самом деле читать будущие поколения? Если следовать линейной логике развития человечества, эволюции культуры – это маловероятно. Кстати, и сам Пиляев в своих пророчествах порой пессимистичен:

       Не будет мира, не будет братства.
       Грааль и Китеж – мираж и сон…

   Даже если поэзия сохранится как культурный феномен и будет ещё кого-то интересовать, из множества поэтов разных эпох читатель выберет если не самых известных (а Пиляеву широкая «раскрутка» едва ли светит), то, по крайней мере, тех, кто был созвучен своей эпохе и сумел наиболее полно и красочно отразить её в своём творчестве.
   Но ведь возможно (пока ещё возможно!) другое будущее. Которое способны увидеть только поэты. Где продолжат свою жизнь все явления культуры, отмеченные стремлением к светлому и высокому.

         Веет в душу огненно и чисто
         Будущим из кладезей земли…