Стол, покрытый зеленым сукном, с серыми блестящими пятнами от локтей, затиравших его год за годом, клочья табачного дыма плавают над головами, запах алкоголя, пустые стаканы, пепел, классическая засаленная колода карт и несколько человек вокруг стола. Время от времени слышно звонкое «тррррр», тишина, щелчок – громкий выдох, нервный смешок… они играют в русскую рулетку. Револьвер и один патрон.
Его среди них нет.

Его нет среди них и быть не может.

Он, скорее, из злой шутки о японской рулетке – пять мечей для харакири, четыре из которых тупые. Причем играет он один. И вряд ли острый меч хоть раз оказался в его руке.

Так он пишет.

Точнее, так он живет.

Он стоит рядом с тобой на автобусной остановке, быстро курит, неторопливо переступает с ноги на ногу. Он рядом с тобой что-то покупает в магазине. Он случайно задевает тебя плечом на эскалаторе. Он проходит мимо твоего дома. Он… скорее, его призрак. Или – или признак его присутствия?

Вспоминается Иржи Грошек – «по теории вероятности, надо вырезать побольше букв и разложить их на огромной сковородке. И подбрасывать, подбрасывать… Рано или поздно из этих буквиц сложится…» Он же рассеивает буквы по городу, по улицам, они, эти буквы, прилипают к подошвам, к спинам прохожих, к колесам трамваев, их задувает ветром в приоткрытые двери библиотек, и потом он читает их, читает и записывает, читает и чувствует – никакой теории вероятности, только сознание, ощущение, память, история вселенной в глазах одного человека – «повторяя себя я опять совершаю обряд /обряд совершаю / совершаю обряд». Его трудно воспринимать по-другому – он в городе, он живет сквозь него, сквозь него чувствует. Временные рамки, погодные явления, правила вежливости, геометрия и география – любовь, грусть, усталость, ирония, досада – абстрактное и конкретное – он Собственник Мелочей, и все остальное является только формальным подтверждением этого. «Подожди / дай подумать / что это? / небо? / давно не встречал» - знакомься, вот он. Считает количество кадров. «Психоанализирует» Улисса. Корчит рожи последнему лондонскому палачу (сам тот еще доктор Джекилль и мистер Хайд). А над ним Стикс и пирамиды. Или – или это просто прорвало канализацию вверху одной из стареньких улочек Подола? Не все ли равно… он вернется в свой формальный «дом», ибо дом в понятии «адрес, стены, место» для него – не более, чем формальность…

А дома диалог: «Past Imperfect – «прошедшее несостоявшееся» – интересно, есть ли такая временная форма?» – «Нет.» – «Значит, я ее придумал.» – «Ты ее прожил». И я запомню этот разговор. Запомню, как запомнила его режущиеся крылья, как запомнила его боль и секреты, его воспоминания о любви и нелюбви,  его «Рельеф ладоней», как запомнила его Старьевщика, как запомнила Цезаря, кусающего стилос, как запомнила Навина, говорящего с Хавой – я запомню его таким. А другим он и не будет. Целым куском – «…графика города/ которую узнавал / при помощи ног / ежедневно / (следовательно/ каждый день». Следовательно – то есть следуя, в его случае –из пункта «аз» в пункт «ять». Пошагово. Побуквенно. Создавая свои летописи. Свой Imperfect.

Он обучается науке не помнить. Его поэзия – auto da fe. «И совсем близко, немного фальшиво – медно и долго – Шопен».

Я читаю его книгу…